Ну раз начали... Флешмоб.

Утаскиваю. Тоже подключусь.

Флешмоб. Вы отписываетесь в комментариях, а я рассказываю вам, каким персонажем в фентезийном мире я вас вижу.

---

Нет температуры, нет давления, все неприлично низкое. И голоса тоже нет. Снятся дети.
Зато гуляю целыми днями (целых полтора дня, ага), наслаждаюсь городом. Вчера хотела подпеть мужику с гитарой на набережной, но момент не лучший - с этими хрипами я так подпою, что он же первый пинка даст.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Дома.
Осипшая и вдрызг простуженная, но дома. Чемодан эпично разваливался по дороге. Но мы выжили.
Пока ехала в трамвае, поймала себя на том, что каждого встречного ребенка проверяю мысленно на "наш/не наш". Скоро, наверное, пройдет. х)
Очень хотелось и домой, и остаться. Домой - вылечиться наконец-то нормально, остаться - потому что мало, мало, две недели - это мало! Я ненавижу шкаф Соболева, девчачьи склоки, Юру Бубнова с его выпендрежем, но какие же они все наши и какие хорошие. Но увы, все позади.
Пойду разбирать чемоданы и лечиться. Кстати, вчерашним вечером врач по-братски предлагал глотнуть коньячка. Сначала антибиотиком напоил, а потом - коньячка. Ну правильно, ага. Но в этих вопросах я давно кремень, так что он зря настаивал так долго.

Полночи отлавливала ночных мотыльков с зубной пастой и теперь хочу спать. Но это так смешно. Наивные зайчики, ваш слоновий топот и шепотки слышны в другой части корпуса, кого вы думаете так намазать, господи?

---

*стук*
– Извините, тут такая ситуация... Там Стасика закрывают в шкафу.
– А Стасик хочет, чтобы его закрывали?
– Кажется, нет. Он кричит «Таня, Таня, мне больно»...

---

Часто хочется выбежать в холл с криком «кто тут грохочет?!» – но потом я вспоминаю, что это наши дети дубасят резинового человека.

---

драббл про Сириуса и Джеймса. ООС-ное немного.

Он приходит ровно в десять. Минутная стрелка замирает на тесненном "XII", и пока она ползет к мелкому делению чуть правее, он успевает вежливо поздороваться, поцеловать матери руку, пожать ладонь ошарашенному отцу, осведомиться, не помешал ли он, как им спалось и как они находят нынешнюю погоду, прислонить к стене чемодан и оставить на вешалке пижонский кожаный плащ. "Десять ноль одна" – говорят часы, когда из кармана падает пачка маггловских сигарет.
– Прошу прощения, – сдавленно говорит он и поспешно засовывает пачку в карман брюк.
Ухмылка предательски расползается по лицу, но спустя мгновение Джеймс вздрагивает от серьезного тычка в бок.
– Джеймс, ты что, тоже куришь?!
– Нет! – он изо всех сил мотает головой и на всякий случай пятится.
Отец с каменным лицом уходит в гостиную. Проходя мимо Джеймса, он делает страшные глаза.
– Милый, – мама трогает Сириуса за плечо, – ты в порядке? Ты неважно выглядишь.
Бродяга слабо улыбается. Сейчас ответит "да, мэм", не иначе. Вечно пытается строить из себя нюхлер знает что. Но во всех этих любезностях нет смысла – и мать, и отец, конечно, все поняли. Отец наверняка уже прикидывает, где поселить приемного родственника.
– Это все курение, мама, – не дав Бродяге раскрыть рот, изрекает Джеймс. – Видишь, Бродяга, как это вредно – только десять утра, а ты уже выглядишь как инфернал... Бросай это дело. Курить на голодный желудок – преступление против здоровья. Пойдем, я покажу тебе брошюру о вреде курения. Там гнилые зубы и черные легкие. Впечатлишься.
– Я приготовлю завтрак, – говорит мать и, погладив бледного гостя по плечу, уходит на кухню.
Мама всегда знает, когда нужно уйти. Просто чудо, а не женщина.
Некоторое время они смотрят друг на друга – Джеймс в одних летних шортах, вставший с постели пять минут назад, и Бродяга в пыльных кроссовках под строгие брюки, явно не спавший всю ночь.
– Откуда они у тебя? – наконец спрашивает Бродяга. – Брошюры.
– Эванс прислала...
Но Бродяга плевать хотел на брошюры.
– Я порвал с ними, – просто говорит он, не отводя глаз. – Совсем. Не вернусь.
– Знаю, – только и говорит Джеймс. – Пошли, Блэк.
Он вздрагивает и словно хочет что-то сказать, но только пожимает плечами.
– Спасибо.
– Без проблем, дружище.

*

Уже спустя пару часов, глядя на свои руки, он отрешенно признается:
– Она выжгла мое имя. На фамильном древе. При мне. Просто взяла палочку и выжгла. Жалкое мгновение. Теперь, – странная улыбка появляется на его лице, похожем сейчас на изможденное лицо страдающего драконьей оспой, – там две красивых черных дырки.
Джеймс отрывается от письма, которое строчил, смирившись с недавней неразговорчивостью друга, и молча слушает. Бродяга сидит на его кровати, пялится на свои дурацкие руки и трясется, как в каком-то припадке.
– Она столько раз угрожала, что я не думал... Никогда не знаешь, когда случится неизбежное, ха. И знаешь что? Знаешь? Знаешь, о чем она причитала, эта умалишенная дрянь? О том, что ткань этого блядкого дерева баснословно дорогая.
Джеймс потрясенно откладывает перо.
– А остальная твоя семья? Отец, брат?
Бродяга вскидывается моментально – не встает с кровати, но на лице вспыхивает такое бешенство, что Джеймс едва не отшатывается.
– У меня нет никакого брата. И отца нет. И кончай звать меня Блэком, – выплевывает он. – Я не принадлежу к этому роду. Больше нет. Их для меня не существует!
– А-а, – неопределенно протягивает Джеймс в ответ, постукивая кончиком пера по листку и не замечая.
Он мог бы сказать: "Блефуешь, Бродяга" – и был бы прав, нюхлер укуси этого помешанного! Но ляпнешь – и отправишься на свидание с Эванс правым и с разукрашенным лицом.
– Как скажешь, – Джеймс мирно пожимает плечами.
Сириус откидывается на спину и закрывает глаза.
– Отлично, – говорит он. – И... Хм...
– Не за что. Ты же знаешь. Без проблем.
– Да. Без проблем.

@темы: мародеры, гарри поттер, фанфики

---

Девять утра. Пустой этаж. Тишина. Бумажная вывеска "9 3/4" на 26-ом кабинете. Блестящая такая. Ну, думаю, это либо знак, либо троллинг от мира.
Оказалось, знак. И вот невидимый Хогвартс-экспресс дышит паром, на улице то холод, то ад, а я заканчиваю собирать чемодан и отправляюсь в путь.
Я сдала возрастную психологию на отлично. Я не знаю, как. Волшебство. Ну, и еще мы всей группой перед дверьми кабинета молились Выготскому, Фрейду и Малер. Магия, магия, словом. х)
Всем мира и добра, как говорится.

---

Сижу, подписываю открытку на родительскую годовщину свадьбы. Она 10 числа, я буду не в городе.
Впервые так остро понимаю, что, уезжая, рискуешь вернуться совсем в другой мир. Хочется написать так много, но оно совсем не в тему и у нас совсем не принято.

---

Янемогутакжить.
Мне некому рассказывать теории Малер, Пиаже и Выготского. Мне некому рассказывать про кризис юности! Про строптивость в кризис трех лет! Про стратегии адаптации к старости!
Господияумру.
Перед прошлым экзаменом я пытала людей на репетиции. А теперь даже кошки ушли спать в другую комнату.
СТРАДАНИЕ.
Ладно. Все. Пойду еще позаписываю свой прекрасный голос на диктофон.

---

Снилась жесть с террористами, ракетами, майским ветерком и усыпляющим газом. Такой приключенческий сон.
Сначала взрыв, паника, беготня, потом подготовка к концерту в школе (?), потом - какое-то здание в центре города, старинное такое, красивое, где нас держали странные женщины в белых платьях. И заставляли проходить испытания. Во сне меня сначала дико унесло в злую панику, и мы с двумя одногруппницами пытались вырваться на свободу. Бесконечные комнаты, прыжки по балконам, огромная библиотека, где шкафы в три человеческих роста... Но в итоге мы оказались в той же комнате, откуда начинали. Девочки рванули пробовать еще раз, а меня женщины в белом ненавязчиво так направили во двор выполнять квест.
Такой заброшенный двор, с железными качельками, высокой травой. Краска на лестницах облупилась.
А потом я заметила кровь на руке, и вспыхнуло осознание: господи, да это же, блин, дом Кукловода! почему! как так! это же компьютерная игра! что я здесь делаю! и если я здесь, почему это так не антуражно! Ходила по двору, собирала записочки с головоломками и обиженно истерила. Этот тот самый момент, когда ты во сне понимаешь, что это сон, и обижаешься на свое же подсознание за недостаточное соответствие идеалам.
Зато страшно быть перестало. И когда из-за высокого забора прилетели ракеты, выпускающие розово-фиолетовый газ, мне было прикольно. Люди во дворе шумно удивлялись и не думали закрывать рот и нос, а я драпанула с места в кусты, закрывая лицо рукавом.

Короче, вчерашняя прогулка и задр... хм, увлечение ЦС даром не прошли. х))

---

Вот именно так надо отмечать двадцатилетие. Не мое, но все же. И тридцатилетие, наверное, тоже, но до него еще далеко.
Это чувство из двенадцати. Сирень, липучки-колокольчики, мы вчетвером, люсина сестра, тамарин младший брат. Волейбол, беготня по улицам, качели, повисеть вниз головой, смеяться так, что за две улицы слышно. Песни, фонарики в небе. Наперегонки с горы. Отжать качельки у мальчишек.
Легко, весело, по-детски. Искренне так. Свобода и ясность.
Свобода от взглядов и "тебе-же-двадцать" в тот момент, когда вы и празднуете это "тебе же двадцать". х)
Просто хороший вечер.

---

"Лисье чадо". ОКОНЧАНИЕ.

предыдущие главы

www.diary.ru/~novoegnezdyshko/p204107509.htm

ЭПИЛОГ

– ...пожалуйста. Мы ведь можем попробовать, профессор. Это не так уж рискованно.

Директор устало трет переносицу. Гарри стискивает кулаки. Ну нет уж, он не намерен так легко отступиться! Перестраховщики! Да как будто это им что-то угрожает!

– Сэр, – напористо начинает он, – вы же сами говорили – однажды придется проверить. Почему не теперь?

Гарри спиной чувствует насмешливый взгляд. Ну и скалься там, сволочь! Он с трудом, но удерживается от желания оглянуться и ляпнуть что-то грубое. За последние полгода он, конечно, привык и к этим взглядам, и к снисходительному презрению в голосе, и к кошмарным методам преподавания, но – черт, как же это иногда выводит из себя!

Директор наконец-то отрывается от вида за окном – снег падает крупными, пушистыми хлопьями, переливаясь в свете волшебных огней, плавающих под окнами замка – и серьезно смотрит на Гарри.

– Мне бы хотелось, чтобы прошло больше времени, – говорит он устало.

– Почему? – не отступает Гарри. – Вы ведь хотели, чтобы я занимался окклюменцией – и я это делал, и Снейп... простите, профессор Снейп говорит, у меня нормально получается. Так в чем дело?

– Не переиначивайте мои слова, мистер Поттер, – шелестит из угла кабинета Снейп. – "Нормально получается" – это не ваш уровень.

– Ладно, терпимо! Он сказал – "терпимо", но на языке любого другого человека это и есть "нормально"! – вскидывается Гарри. – И я не понимаю, почему я не могу попытаться применить это на практике...

– Вам доступна хоть какая-то магическая терминология, мистер Поттер? "Это" называется внутренним односторонним ментальным блоком.

Ох, Мерлин. Гарри скрещивает на груди руки и заставляет себя сделать несколько
вдохов и выдохов. Да это уже не смешно. Если он снова поцапается со Снейпом, не видать ему свободных выходных как своих ушей – и здравствуйте, неотмываемые котлы и жабьи лапки.

Директор усаживается в кресло и кладет ладонь на спину дремлющего Фоукса. Тот сонно курлычет.

– Северус, что ты думаешь? – Что-то в голосе директора изменяется, и Гарри понимает, что он временно перестает участвовать в разговоре, хоть и стоит посреди директорского кабинета. – Насколько велика опасность?

– Невозможно сказать наверняка, – Снейп растягивает слова точно нарочно – ух, как же раздражает! Но Гарри все равно стоит, затаив дыхание. – Поттер в состоянии удерживать защиту некоторое время. Если Блэк не окажется полным кретином и не спровоцирует давление со своей стороны – риск, полагаю, минимален. Разумеется, если мы говорим о краткосрочном контакте, а не о том, что Блэк с Поттером проведут вместе Рождество.

Гарри не надо оборачиваться, чтобы узнать усмешку на ненавистном лице – елейного голоса достаточно.

– Хм. Гарри все еще снятся воспоминания Сириуса?

– Спросите у него сами, директор, – небрежно отзывается Снейп. – Я уверен, что мальчишка периодически мне врет.

Да неужели.

– Гарри?

А вот это очень, очень нехорошо. Гарри встречается взглядом с директором – не так уж это и страшно, когда знаешь, что никто не может влезть в твою голову, но это преимущество не спасет, если вся правда написана на лице! Сердце падает куда-то в живот – и стучит там, вызывая тошноту. Врать очень не хочется, но придется – потому что вопрос очевиден.

– Тебя снятся воспоминания Сириуса?

– Нет, сэр. За два месяца – ни одного.


Это и не совсем ложь – за два месяца он и впрямь не видел ни одного сна-воспоминания. До вчерашнего дня. Но это ведь не считается? Это вышло случайно! Еще вчера Гарри не пришлось бы лгать, так какая разница!

– Какая жалость, что мы не можем проверить... – тем же до отвращения гладким голосом тянет Снейп, но директор останавливает его одним жестом.

– Оставь это, Северус. Что же... Гарри. Думаю, мы можем попробовать.

*

...так накатывает волна на каменную набережную – шумно, требовательно, неотвратимо. Что-то меняется – тихая гладь вспенивается в момент, волны поднимаются и наваливаются на камень всей мощью...

На мгновение Гарри зажмуривается, сосредотачиваясь. Волны стихают.

– Порядок? – Ремус Люпин сжимает его плечо. Гарри может только кивнуть – на большее его не хватает. – Не волнуйся, Гарри. Сделай глубокий вдох, хорошо?

– Я в норме, – невнятно бормочет он, но пытается вдохнуть поглубже. – У вас тут люстра качается... и шкаф.

– Ничего подобного, – фыркает Люпин. – Шкафу не положено по технике безопасности. Так что не наговаривай.

– Успокоительное зелье, Поттер? – язвительно вклинивается Снейп, заставляя Гарри вздрогнуть от неожиданности – черт, и как это можно забыть, что и эта мышь летучая здесь!

– В этом нет необходимости, Северус, – мирно отвечает Люпин. – Гарри немного волнуется, вот и все.

Немного – это, наверное, преуменьшение, думает Гарри, усиленно моргая. Расплывается несуразными пятнами все – и плакаты на стенах, и меловые круги на полу, и огоньки парящих в воздухе свечей... Класс становится мешаниной цветных разводов. Стул остается стулом, только пока ты глазеешь на него что есть сил, а выдохнешь на мгновение – все, поплывут деревянные ножки.


Это смешно – вот была доска, а вот уже чернильная клякса, вот синеватая стенка аквариума, а вот такая же размытая завитушка... Вот массивная громада шкафа, а вот – огромное расползающееся пятно...

– Хватит витать в облаках, Поттер! – рявкает Снейп.

Ох, точно...

– Не цепляйся-ка к моему крестнику, Снейп.

Люпин коротко сжимает его плечо и отпускает – и мир плывет и кружится, хотя Гарри и чувствует, что стоит на ногах. Шум накатывает отовсюду – шумят не укрощенные, но запертые где-то в затылке волны, шумит класс шепотками и вздохами.

"Все в порядке, Северус?"
"Подождите, директор..."

Гарри точно не знает, секунды проходят или минуты к тому моменту, когда головокружение наконец отступает и стихает ярость волн, оставшихся за щитом. Усмиренных. Ясность возвращается в один миг – просто невнятное пятно перед распахнутой дверью вдруг становится человеком.

Одетым по-маггловски, высоким – неужели он правда настолько выше? – и взволнованным. Человек ловит его взгляд и вздыхает с облегчением, и только тогда Гарри соображает, что не у него одного все плыло перед глазами. Что-то мощное, рвущееся вон из головы они усмиряли вдвоем.

– Порядок, – выдыхает Сириус изумленно, – кажется. А?

– Кажется, да... – в тон ему отвечает Гарри.

Они стоят друг напротив друга, неулыбчивые и потрясенные, в окружении настороженных зрителей. Краем глаза Гарри замечает, как они переглядываются – Люпин, директор, Снейп, знакомый по Мунго колдомедик...

Гарри вдруг становится смешно. Вот же глупость! Ждут подвоха, все еще ждут, готовятся спасать, оказывать помощь... Но ведь очевидно – все в порядке! Это просто как день. Им нечего опасаться.


Улыбаться они начинают одновременно – понимающе, как заговорщики, и Гарри первый шагает вперед...

– Нет, нет!.. – кричит кто-то.

...а Сириус в два шага-прыжка преодолевает разделяющее их расстояние и сжимает Гарри в объятиях. По классу прокатывается почти ощутимая волна ужаса – но ничего страшного, конечно, не происходит.

И не могло произойти – это Гарри чувствует наверняка.

– Как ты? – тихо спрашивает Сириус.

– Голова кружится, – признается Гарри, но, угадав намерение Сириуса отстраниться, поспешно добавляет: – Просто так!

– Ну, и славно, – Сириус успокаивается. И глухо повторяет: – Славно. – И совсем тихо: – А ведь мы с тобой смотрели один сон вчера ночью, а?

– Где ты приставал к первокурсникам и ругался с профессором Люпином?

– Ну, положим, ни с каким не с "профессором"...

– Но ругался. Пока не пришел...

– Твой отец, – Сириус отстраняется и серьезно вглядывается в лицо Гарри. – И твоя мама.

Гарри ждет, что Сириус скажет то же, что говорят все, кто знал его мать – "у тебя ее глаза". Но Сириус только улыбается, грустно и отстраненно. И, приобняв Гарри за плечи, оборачивается к притихшим зрителям.

– Ну, господа, полагаю, эксперимент прошел успешно? – восклицает он несколько
наигранно и подмигивает Люпину.

А Гарри любуется мрачным, кислющим лицом Снейпа.


*

– Ф-фух. Хвала Мерлину. Я почти поверил, что эта безумная драма затянется на года...
– Они умницы! Ох...
– Эй, только не плачь – смотри, дивная картина. Счастливые, обнимаются, а Нюнчик истекает ядом. Чего еще желать!
– Д-джеймс!
– Ну, что? Дождаться не могу, когда Бродяга сварит этого слизняка в его собственном котле.
– Северус помогал Гарри.
– Ага. Видели мы, как он помогал. Не ты ли, помнится, рычала и клялась являться ему в кошмарах до конца жизни?
– Ох. Ну это ведь неважно, правда? Теперь все... хорошо.
– Особенно если шавка не угробит нашего сына. Что? Никогда не думал, что скажу это, но Блэку не помешало бы немного...
– Повзрослеть? Не это ли я твердила с третьего курса, Джеймс Поттер!
– Ты умница, Лили, я разве спорю? Не переживай. У них есть Рем – вот на кого можно положиться. Школьный учитель, кто бы мог подумать...
– У него всегда была голова на плечах.
– Эй, а у нас?
– А у вас в мозгах гулял ветер и порхали снитчи, Джеймс. Хочешь возразить?
– Да нет – говорю же, ты умница. И они тоже. Наконец-то стало...
– Спокойно.
– Да. Спокойно.

*

...они толпятся в коридоре – огромная жужжащая гусеница. Неповоротливая, трется боками о стены, задевает портреты – старики ворчат и грозят заколдовать насмерть, но пугаются только идиоты-перваки из маггловских семей, которые так и не постигли за год основные законы магического мироустройства.

Сириус подталкивает в спину очередного первогодку, который застыл перед портретом какого-то отчаянно брюзжащего хмельного рыцаря:

– Топай вперед.

– Но я... – мелочь задыхается от неловкости. – Я случайно задел локтем этого господина, и там стерлась краска...

– Нахальный юнец! – рыцарь потряхивает щитом – красный крест размазан в нелепую кляксу. – Щенок непочтительный! Я покажу тебе...

Сириус закатывает глаза и за воротник уволакивает первогодку вперед.

– Триста лет назад у него там стерлось, идиот. Ты бы еще с психопатом Кэдоганом языком почесал – так до поезда и не добрался бы. Давай, шевелись.

Рем ухмыляется за спиной:

– Приступ филантропии?

– Отвали, – просто говорит Сириус и не глядя пихает в бок хихикающего Питера.


...во дворе толпа рассыпается, стук ботинок по камню сменяется мерзким хлюпаньем. Улица затоплена трехдневным ливнем, а сверху до сих пор капает – лениво и как-то нехотя. Студенты подбирают полы мантий, бурчат и пытаются накладывать грязеотталкивающие чары – а те же магглорожденные месят грязь резиновыми сапогами и только плотнее запахивают короткие куртки. Сириус с наслаждением шагает прямо в пузырящуюся мешанину из травы и грязи и оглядывается. Рем накидывает капюшон и топит в грязи старые кроссовки, Хвост с несчастным видом достает палочку.

– Мне нельзя мочить ноги, – извиняется.

Кто-то показывает на горизонт и корчит гримасы – там сквозь выжатые почти досуха тучи пробивается солнце, а над Хогсмидом висит чернильная темнота, как назло. Сириус на миг закрывает глаза – если не видеть, как вдалеке поднимаются к
тучам клубы пара, может показаться, что год только начался и это – первые выходные в Хогсмиде, и они делают ставки – насколько располнела трактирщица в "Трех метлах", изъяли из продажи перья-шептуны или нет, сможет Питер на спор стащить лакричного дракона или струсит...

Слышится всплеск и громкая ругань – мелкотня, конечно, устроила потасовку. Нелепая куча тел в неглубоком овражке, визг и сопли.

– Ну вот, – Рем вздыхает, – я сейчас.

– Приступ куриного квохтанья?

– Бродяга, – улыбается он, – отвали. Я не вижу поблизости других старост.

– А где Лили? – Питер вытягивает шею, но Рем по-приятельски кладет руку ему на плечи.

– Лили там, где ей не до малышей, Питер.

Это точно. Коротышке с его отвратительным зрением не высмотреть в толпе и великана, но Сириус легко зацепляет их взглядом – долговязый Джейми и лисица в маггловском плаще и дурацкой желтой беретке. Именно в эту секунду она оглядывается, взволнованная и нелепая, волосы распушились точно перья у курицы – вот уж в ком наседка не дремлет. Она почти выскальзывает из рук Джейми, но замечает Ремуса, который с ангельским выражением лица склоняется над кучей
извазюканных тел, и замирает. Джеймс что-то говорит – наверное, расхваливает педагогический талант Лунатика – и она, смеясь, отворачивается.

Джейми повезло – у лисицы сегодня хорошее настроение. Сириус фыркает.

– Что? – тут же подскакивает Питер, но вместо ответа Сириус сворачивает с тропинки к вспененному возней оврагу.

Он вырастает за спиной Рема и, ухмыляясь, интересуется:

– Грязи решили наесться, мелкотня?

– Пошел ты! – доносится из кучи.

– О-о, – тянет Сириус почти с удовольствием, – и кто это такой смелый, а, недорослики?

Взгляд у Рема очень выразительный – "угомонись, идиот".

– Не устраивай цирк, – говорит он вместо этого тихо, и Сириус отступает на шаг.
Это его лицо – лицо "я знаю, что ты делаешь" – как же это раздражает! Улыбка выползает постепенно, Сириус пожимает плечами нарочито картинно – "никакого цирка, приятель, ты о чем?".

Он и сам не знает, что и зачем он делает – мелкие засранцы ему мешают, вот и все. Мешают ему шагать по гребанной жиже в сторону Хогсмида, потому что его друг вынужден изображать маму-утку, черт возьми!

– Мне не нравится, – говорит Сириус почти ласково, – когда какие-то сопляки мне хамят.

– Я думаю, ты это переживешь, Сириус.

– Я не хочу это переживать, Ремус. – Куча-мала притихает – ни всплеска, ни возгласа. Ремус смотрит на Сириуса, не моргая. Но нет, нет, это смешно – этот взгляд-вызов опасен только на волчьей морде. Сириус растягивает рот в улыбке. – Я хочу научить кое-кого вежливости.

– Не самое подходящее время.

– Правда?

– Правда, Сириус.

– Что, – он хмыкает, сотрясаясь всем телом, – ты думаешь, звук собственного имени меня успокоит? А?

– Кончай это, – Рем морщится, словно ему противно даже смотреть на Сириуса – и это как пощечина.

Сириус не знает, что сделает в следующее мгновение – что-то яростное готово выплеснуть наружу – насмешкой, ударом, проклятьем... Кто-то сзади обхватывает его за плечи и легко встряхивает.

– Эй, чего ты кипятишься, дружище? Запугиваешь детишек, а им и так вон сыро, – Джеймс смеется над самым ухом, тихо и заразительно. – Что вы тут застряли-то? И охота по такой погоде дурью маяться, а. Так. Эй, вы, – он указывает на потерянных первогодок – те следят за его рукой, словно завороженные, – встали и потопали отсюда, живо! Устроили тут пляски в колыбельке, я не могу! Брысь, бегом! – он делает страшные глаза, и перемазанные с ног до головы первогодки поспешно возвращаются на тропинку и, то и дело оглядываясь, топают к деревне.
У Лисицы тот же взгляд, что у Рема, это чертово понимание – но раздражения больше нет. Сириус лениво пытается стряхнуть с плеч тяжелую эту руку, но сдается после нескольких попыток – если Джеймс решил прилипнуть, от него не отвяжешься. Это просто как день. Сириус невпопад улыбается – Джеймс подтрунивает над Ремом, но Сириус, слыша каждое слово, не может уловить смысл.
Лисица смотрит прямо, не отвернешься, и – ошарашено? Но вдруг с нее словно сходит оцепенение – она прищуривает глаза и шепчет одними губами: "Идиот".


...паровоз свистит долго и пронзительно. До платформы еще сотня метров, но жар распаленного, готового сорваться с места состава уже согревает бредущих под дождем студентов.

Они идут все вместе. Питер с Ремом обсуждают экзамены, Джейми с Лисицей – всякую ерунду. Сириус отстранено слушает то один, то второй разговор, наблюдая, как скапливаются на желтом вельвете капли дождя.

– Знаешь, что кажется мне странным?

– Хм?

– Никто не пользуется зонтиками! В Косом переулке есть целая лавка с зонтами, а в волшебном мире никто не носит зонтов. Одно заклинание – и ты спасен. Глупо как-то выходит.

Джейми прижимается носом к ее макушке – лишь на мгновение, невинное прикосновение, но от него в толпе студентов становится гораздо меньше жадных взглядов. Это легко заметить – точно невидимая волна прокатилась и смела любопытных. Таращились миг назад – а вот им уже интересно полюбоваться на вспененное дождем озеро или на грязь на своих ботинках.

Джеймс отстраняется, и уже можно наверняка предположить, что заговорит он сейчас своим голосом-для-будничных-вещей, голосом-для-всякой-фигни.

– Зонт в магическом мире, Лили, это один из способов отвести глаза магглам. Есть всякие бредовые истории о том, как какого-то важного господина времен инквизиторских потех сожгли за то, что не пользовался зонтом. Обвинители негодовали: идет, дескать, такой важный и от дождя не морщится! Ясное дело, колдун...

– Выдумываешь ты, Джеймс Поттер.

– Откровенно говоря, продаю за что купил, – признается он и смущенно ерошит волосы. – Но ведь красивая сказочка, а?

Паровоз пыхтит и свистит, заглушая разговоры. Сверкает вымытыми черно-алыми боками, запотевшие стекла изнутри подсвечены желтым – только час пополудни, но в вагонах уже горит свет. Из-за дождя, наверное, рассеянно думает Сириус. Ему вдруг приходит в голову, что это первый раз, когда из Хогвартса он уезжает в такую хмарь.

Изнутри паровоз пропитан запахами кожи, воска и жженого угля, откуда-то уже доносится звон монет и скрип продуктовой тележки – наверное, мелкотня уже закупается сладостями.

Лисицу утаскивает в конец вагона толпа девчонок, Рема окликают когтевранские старосты – решают вопросы дежурства по вагонам; Хвост утыкается носом в стекло и пялится на платформу, Джеймс с идиотской улыбкой разглядывает стену – Сириус уже думает пощелкать пальцами у него перед носом, как со спины его вежливо оттесняют в сторону.

– Позволь пройти. Сириус.

Сириус машинально отступает и, повернув голову, натыкается на процессию слизеринцев. Все как один – сухие, в застегнутых наглухо плащах. Усмешка появляется невольно. Сириус хочет передразнить, ответить тем же высокомерным "Регулус" и поклониться, но в последний момент хмыкает:

– Привет, Рег. Конечно, конечно. Ползите, змейки.

Регулус задерживает на нем взгляд лишь на мгновение – но этого достаточно, чтобы заметить полыхнувшую ненависть. Напряжение трещит в воздухе. Хвост отлепляется от стекла, Рем отвлекается от разговора, Джеймс делает шаг вперед. Они все ждут, что слизеринские гады выпустят клыки, но те и не тянутся к палочкам. Даже словами не выпрыскивают яд – только смотрят надменно и равнодушно.

По спине пробегают мурашки. Сириус впивается взглядом в брата – что, что вы скрываете, паршивцы, что у вас на уме, черт возьми?!

Регулус разглядывает лужицу грязи под ногами у Сириуса. Улыбается тонко, почти незаметно.

– Надеюсь, ты вытрешь ноги перед тем, как войти домой, Сириус.

Они проходят мимо, один за другим, а Сириус не может сказать ни слова – в глотке что-то мешается.

– Что с тобой?

Джеймс провожает слизеринцев почти равнодушным взглядом. Что, Джейми, теперь тебе не до них?.. Что ж, тебя можно понять. Ты сыт и доволен – вот отчего твое безразличие. А они...

Сириус пожимает плечами и манжетой протирает запотевшее окно. Суматохи на платформе почти нет – со стороны школы подтягиваются опоздавшие, но их мало. Хогвартс-экспресс скоро тронется.

– Идемте, – вместо ответа зовет Сириус, – посмотрим, не занял ли кто наше купе.

– Ты же его подписал, – фыркает Джеймс. – В трех местах.

– Некоторые тупицы плохо читают.

– Им придется научиться, – плутоватая улыбка появляется на лице Питера, и Сириус улыбается в ответ:

– Именно.

А это не фик. Это минутка пафоса. Хочу сказать спасибо. х)

Я просто очень рада, что наконец-то это закончила. Это, конечно, не дело всей жизни, но дело нескольких лет. Поэтому сейчас я люблю весь мир и хочу сказать спасибо.

Просто не могу не сказать.

Ластя.
Ну, ты помнишь, да, как оно появилось на свет. Как подарок на твой День рождения. Как маленький такой, странички на три фик. Ну да... На три. Года.
Спасибо, человек. За вдохновение, за выслушивание творческих истерик последний двух месяцев. За годы ожидания. За все разговоры о Сириусе, Гарри, Джинни, о мародерах - ну, в общем, легче вспомнить, о ком мы не говорили.
В общем, это. С совершеннолетием тебя!

Сина! Вот просто спасибо. "Чадо" так и осталось бы зачатком истории, не выросло бы дальше четвертой главы, если бы не пришла ты. Спасибо за огромный стимул, за разговоры о персонажах, за вдохновение. х) Я не знаю, как ты не махнула рукой на этот фик с его черепашьими шажками по направлению к окончанию. Ты герой и вдохновитель. Спасибо за тонны топлива и за веру в конец!

@темы: гарри поттер, фанфики, пишется тут всякое

---

"Лисье чадо". Продолжение.
10-12 главы

тут

www.diary.ru/~novoegnezdyshko/p203305452.htm.
6-9 главы

тут

www.diary.ru/~novoegnezdyshko/p197127516.htm.
1-5 главы

тут

www.diary.ru/~novoegnezdyshko/p187990187.htm.

А корабль тем временем подходит к берегу. х)

Глава 13.

*

...твою мать!

От неожиданности Сириус дергает локтем, задевая початого "Огдена". Яростный звон, всплеск...

Цокот осколков по полу. Глухой стук и ремусово "Сир... Мерлин!".

Скрежет, топот ног... Точно окунул голову в колодец – вода нещадно давит на уши, звуки гулкие. Не вдохнуть. На несколько мгновений, пока в ушах неистово гудит пчелиный рой и виски словно тисками сжимает, Сириус перестает различать слова. Череп распирает изнутри, точно там пенится что-то густое. Щекочет нос как от пороха, вдох застревает в глотке...

Секунда, другая – и тиски спадают.

Сириус ошалело трясет головой и вытаскивает пятку из лужицы огневиски. Неужто от старины "Огдена" так пробрало?..

– Сириус.

Но стоит повернуть голову на голос, становится очевидно: пинта ядреного алкоголя не при чем. Что...

Сириус вскакивает из-за стола и на неверных ногах ковыляет к Ремусу.

Думается отвратительно туго и не словами. Пока из комка мыслей вылепляется одно простое "что это, черт возьми?", Сириус успевает опуститься на корточки рядом с Ремом и задохнуться, моментально узнав распростертого на полу мальчишку. Рем тоже молчит, но осторожно касается влажного лба, приподнимая белесую от пыли челку, и мизинцем очерчивает красный контур шрама-молнии.

Скомканные мысли шевелятся и расползаются змейками по черепушке, каждая в свой закуток. Сириус ловит за хвост одну - с какой это стати шрам выглядит точно свежий? Ну, положим, в суматохе не до лечебных мазей было, но такие раны заживают за неделю, оставляя только белые бороздки, разве не так?.. Но это и неважно – важно, что мальчишке здесь быть не положено. Откуда? Сириус спрашивал – Рем не поддерживал с мальчиком никакой связи. Глупость, ворочается злая мысль, дурь и безалаберность, вот так-то ты отплатил Джеймсу! Но и это – неважно. Не сейчас.

– Шрам, – констатирует Ремус очевидное, и Сириус отвечает тем же:
– Это Гарри. Он...
– Без сознания. Я проверил.
– Ну так приведи его в чувство, черт возьми!
Ремус качает головой.
– Я пытался. Ты просто не видел.
– Так попытайся еще!

Ремус вздыхает – как всегда, когда его заставляют делать что-то заведомо бесполезное – и произносит заклинание. Заклинание нехитрое, один взмах – и вот мальчишка должен захлебнуться воздухом и открыть глаза... Он и правда захлебывается – а Сириус отшатывается, вскрикнув от боли.

– Он не приходит в себя, – голос Ремуса доносится словно из толщи воды – снова. – Сириус? Что с тобой?

– Погоди.

Сириус садится спиной к стене и трет ладонями лицо. Несколько секунд – и в голове становится ясно, от спутанности мыслей, от гулкости колодца не остается и следа. Снова. Черт возьми. Удивляться нечему, если подумать – после стылой камеры и вечно голодных тварей, после тонны сводящих мышцы волн он то и дело проваливался в забытье. Чаще в человечьей шкуре – но и у Бродяги звенело в ушах так, что лапы подкашивались. Сириус с силой проводит по щекам и вздыхает. Нет. Это не то. Это...

– Рем, это какая-то ментальная дрянь. Это все... эта связь.

Он злится заранее – ждет, что Ремус усомнится, что придется опять что-то доказывать, опять выстраивать длинные какие-то цепочки, вылеплять из комка мыслей что-то внятное... Но Ремус хмуро кивает – и только.

– Я мало понимаю в ментальных искусствах, – просто говорит он. Смотрит настороженно – и по его напряженности Сириус понимает, что последует дальше. – Мы должны... Ты не будешь в восторге, но нам нужен Дамблдор. Я не знаю лучшего
мастера, да и...

– Не объясняй, – отмахивается Сириус. – Я понимаю. Встретиться со стариком – это с самого начала был лишь вопрос времени. Сам подумай? Идиоты-авроры могут сколько угодно рыскать по лесам, но если старик захочет, я буду в его руках через минуту.

Ремус темнеет лицом и отворачивается, поднимаясь на ноги. Мальчишка на полу дышит ровно и тихо – точно валяется в постели, скинув во сне одеяло, а не лежит, упираясь лопатками в жесткий пол. Сириус разглядывает его, пока Ремус возится с порохом, непослушными пальцами открывая туго затянутый мешочек – пороховая ваза, которая стоит обычно на каминной полке, теперь валяется в углу – скинули в суматохе.

Увидеть чужими глазами чужое отражение в запотевшем зеркале – это совсем не то же, что смотреть на живое лицо в саже и пыли, на эту лохматость, на нелепые сапоги – ошметки грязи по всему полу, надо же, словно он не рухнул, едва вывалившись из камина, а успел потопать по всей комнате... Гарри носит очки, а на сумку прицеплен значок – лев на красном фоне. Мерлин, как же давно он этого не видел...
– Он может помочь, Сириус.

...Сириус дергается и понимает – он улыбается. Трясет головой – наваждение неохотно сползает – странное какое-то чувство, тихий восторг, с чего вдруг? Он поднимает глаза на Ремуса и мрачно отзывается:

– Может. Это верно. Всегда мог.

Ремус кидает порох в камин. Рука у него дрожит.

*

– ...это всего лишь шоколад. Ничего страшного, правда? Съешь кусочек.

Съесть кусочек? Рука сама тянется к измятой серебристой обертке, нащупывает холодное и гладкое и отламывает. Треск. Джинни моргает – шоколадный треугольник на ладони. Растает, наверное, если так держать.

Кто-то посмеивается над ухом.

– Съешь. Сразу станет легче.


Легче? Джинни засовывает треугольник в рот и ждет несколько секунд, ощупывая языком острые уголки. Фу – морщится. Горько. Горько и вязко. Это разве шоколад? "Да, – отвечает Джинни сама себе, – конечно, шоколад. Взрослый. Мама такой любит. И тетка Мюриэль. Гадость".

– Ну, как дела?

Джинни неопределенно пожимает плечами и поднимает глаза. На нее смотрит человек и улыбается едва-едва, словно не нарочно. У него бледное и тонкое, какое-то сдутое лицо, щетина и седина в лохматых волосах. Он напоминает то ли какого-то соседа-маггла, с которыми папа обожает поболтать о двигателях, тракторах и охотничьих ружьях, то ли министерского служащего, какие вместе с папой приходят иногда на обед... Джинни его не боится.

Совершенно точно знает, что прежде его не встречала и что должна волноваться, но на волнение попросту нет сил. Незнакомец – ну и что, чужой дом – ну, это как зайти в гости... Джинни глупо хихикает: да ей лень переживать, вот и все! Словно она готовилась до изнеможения к экзамену по Чарам, а утром встала с постели совершенно пустая, в мыслях – ни следа опасений, лишь латынь и пустота.
От шоколада хочется пить, и Джинни думает попросить воды, но вместо этого подскакивает, точно кошка, и свешивается за спинку дивана, взглядом шаря по полу. Пустота разлетается на части – точно дает трещину и лопается стеклянный шар вокруг нее. Осколки летят наземь – да как ты можешь сидеть! как ты не помнишь! здесь опасно! здесь же все красное! здесь же все...

По чистому, ни пылинки в углу не видать, полу. Память недовольно ворчит, скребут кожу осколки – здесь все было не так! обман! берегись!

Человек вздыхает тяжело и свистяще. Простужен, что ли?

– Ну, шок, кажется, проходит. И слава Мерлину. Посмотри, – человек кивает в сторону камина – там на табуретке сложены горкой битые глиняные кусочки и цветные бутыльные стеклышки, – я все здесь убрал. А это осталось только починить. Стоило заняться этим всем прежде, но было не до чистоты... Вот, возьми еще.

Обертка из фольги шуршит у него в руках. Джинни мотает головой. Нет уж, хватит с нее этой пакости. Хуже лакрицы.

– Как знаешь. Может, теперь ты скажешь, как тебя зовут и как ты сюда попала?

Говорить тоже лень. Джинни понимает это, когда глоток воздуха со свистом вылетает изо рта, а звуки остаются где-то на донышке, словно в гигантском чане – никаким черпаком не достанешь до этого дна. Джинни поворачивает голову в сторону камина. Ей вдруг становится холодно и неуютно.

Как будто она просидела несколько часов, таращась на огонь или на дождевые тропинки на стекле, а потом раз – и ее позвали по имени.
Такое частенько случалось в этом году – после того, как Том беседовал с ней.
Джинни в упор глядит на худого, по-мышиному потрепанного человека, но он только честно смотрит в ответ. Протяни руку, коснись – и ничего не будет. Ей бы никогда в голову не пришло коснуться Тома – это было опасно, хоть он и назывался другом.

Человек вздыхает, прячет в ладонях лицо, сутулит плечи – словно очень устал, устал весь, целиком. Как папа иногда – не появляется дома несколько дней, а потом приходит, садится на стул, не снимая плащ – а колпак с него стягивает мама, даже не ругается – и молчит. Молча ест – в одежде и не вымыв руки, а потом уходит в амбар – к железкам. Наверное, не сиди она здесь, и этот человек занялся бы "железками" – своими.

– Хм. Наверное, ты не помнишь, но я уже говорил... – Человек видимым усилием переводит взгляд на нее и пытается улыбнуться – от его улыбки хорошо. Том улыбался не так – к Тому всегда хотелось прижаться, сильно-сильно. А к этому не хочется – с ним просто спокойно, хоть тревога и скребется где-то внутри. – Я уже говорил – все в порядке. Ты увидела кровь и испугалась, а когда пришел я, испугалась еще сильнее. Помнишь?

Джинни кивает – да, она помнит.

– Хорошо. У тебя случился всплеск стихийной магии – знаешь, что это?..

Она снова кивает – ну конечно, она знает. "Аффективные магические всплески" – так называет это папин знакомый колдомедик – доктор Свон, кажется? Он говорит странно и много, про колебания магического вещества, про дефекты стенки магического ядра, но ясно одно – ему эти всплески не нравятся, и маме не нравятся, ее ведь потому и потащили к специалистам.

Джинни морщит нос – а ее и не спросили, хочет ли она... Стенку без дефектов, тьфу! Но даже скажи она, что ей жуть как нравится нагревать молоко прикосновением и поджигать сухую траву на заднем дворе, что Фред и Джордж теперь смотрят на нее с уважением, когда она снимает запирающее заклинание с сарая легко, точно паутинку смахивает – мама только разозлится.

– Отлично, – человек ловит ее взгляд и удерживает. – Этот всплеск спровоцировал шок – тебе, наверное, кажется, что ты только-только проснулась, но ты не спала и не теряла сознание. Это только шок. Ты скоро придешь в норму.

Слова зачерпываются с самого дна – совсем мало, точно чайной ложкой:

– А может, вы меня прокляли.
– Зачем это?
– Не знаю. Это у вас кровь на полу.
– Справедливое замечание. – Человек выпрямляется – улыбки больше нет. – Это кровь плохого человека. Он преступник. На его руках крови куда больше, чем ты видела на полу. Но все в порядке – он теперь там, где и должен быть. Авроры за ним... присмотрят.

Ужасно хочется пить. Во рту сухо – в колодце со словами тоже. Джинни хочется напиться холодной воды и уснуть, но она выдавливает последние капли – самое важное:

– Где Гарри? – выходит жадно и звонко.

– А-а! – Человек подается вперед, лицо его озаряется пониманием, становится глаже и живее. – Выходит, ты пришла через камин? Я-то решил, ты забрела из деревни. Отсюда до поселения далеко, но время от времени кто-то заходит – чаще сквибы, им иногда непросто отвести глаза... Погоди-ка. Наверное, ты дочь Артура? Джиневра?

Она почему-то колеблется, но этому человеку ответ и не нужен – он кивает сам, подтверждая догадку, и поспешно говорит:

– Гарри в порядке, – и, словно понимая, что расспрашивать она не в силах, продолжает сам: – Это не его кровь. Не бойся. Гарри здесь нет – его... увел профессор Дамблдор. Им нужно поговорить кое о чем. Ох, Мерлин! Тебя, наверное, давно ищут. Профессор отправил письмо твоим родителям, но упомянул только Гарри... Я отведу тебя домой, хорошо?

Джинни облизывает губы.

– Хорошо.

*

...запахи не те. Запахи не те, не те, не те! Нос возит по ткани – твердое, сухое, жесткое. Не то, не то. Было мягкое, пахло кухней и пылью, старыми тряпками пахло, а это пахнет... чернилами? Точно-точно, чернилами, школьными, если повозиться, можно и засохшее найти – вот, вот оно, пятно...

За что-то цепляются коготки, трясешь-трясешь лапой. Сонно, как-то сонно и похмельно – если налакаться остатков темно-рыжего из забытой на столе стопки, проснешься с такой же тяжестью в теле, лапы станут неповоротливые, хвост – неподъемный...

Голоса.

– ...ты же понимаешь, это не в моей компетенции, Ремус. Я не всесилен. Без вмешательства Аврората...
– Я слышал вас, Альбус. Без вмешательства Аврората не обойтись. Вы правы. Но Аврорат однажды ошибся. И ошибется снова, если им не принести решение на блюдце!

...что? Невозможно.

– Как ты себе это представляешь, мальчик мой? В твоих словах есть смысл, но доказательства не достать из воздуха.
– Из воздуха – нет, но эта тварь не могла провалиться сквозь землю! – Третий голос просачивается сквозь темные складки пропахшей чернилами ткани – от него шерсть встает дыбом.

Нет.

Нет, нет.

Этот голос не может звучать – не здесь!

– Разумеется, Питер Петтигрю не мог исчезнуть бесследно, и если он жив, его след рано или поздно найдут...
– Директор, за тринадцать лет вы и волоска с его драного хвоста не нашли! – Проклятый голос срывается на крик – и в жилах стынет кровь.
– Сириус, тебе стоит взять себя в руки.
– О, правда? Это все, что мне стоит сделать?
– Сириус...

Начинает пульсировать все тело, дрожь прокатывает по позвоночнику и остается в лапах.

– Что? Что ты хочешь, чтобы я сказал, Рем? Что я верю в благородство и расторопность министерских кретинов?
– Я хочу, чтобы ты не бросался на человека, который может тебе помочь!
– Моя благодарность не знает границ, черт возьми!
– Мерлин...
– Оставь это, Ремус. Сириус прав – помощь непозволительно опоздала. Мне жаль, Сириус. Однако вся эта история не терпит отлагательств – необходимо начать поиски как можно скорее, и глаза и руки опытных авроров не окажутся лишними. Нам будет непросто понять, что произошло между тобой и Гарри, если мы будем лишены возможности действовать свободно.
– Но вы сказали, что не можете гарантировать, что на время следствия Сириуса не отправят обратно в Азкабан.
– Верно. Нельзя исключить эту возможность, к сожалению. Я могу лишь постараться... убедить следствие смягчить условия. В отсутствие подозреваемого – я имею в виду Питера, конечно – это большее, на что можно рассчитывать.

...он слышал достаточно. Грудная клетка колотится о пол – сердце с трудом выдерживает, по телу распространяется жар. Крысиное тело не справляется. Питер с трудом сдерживает обратное превращение – ему нужна минута. Еще только минута.

Он хрипит и ворочается, пытаясь выбраться наружу – не понимая толком, где он и почему, он бессмысленно перекатывается в темноте и скребет лапами по жесткой ткани. Нюх подводит – он не чует, откуда просачивается в темноту свежий воздух, ему кажется, он дышит собственным страхом.

Он тыкается наугад, и вдруг в глаза бьет свет. Он тупо кидается вперед – там, там выход, там...


Он истошно пищит – коготок цепляется за уголок ткани и чуть не вылезает из кожи. Боль и ужас застят глаза, он видит мелькание цветных пятен словно в тумане и слышит:

– Это же...
– Хватай!

Вспышка. Он понимает, что опоздал.

Глава 14.

*

– Сириус?
...
– Бродяга.
...
– Ты здесь?
...
– Ну ладно.

*

– Сириус, помнишь, ты говорил о каком-то заклинании, которое приклеивает человека к стулу?
...
– Как там оно произносится?
...
– Второе слово. Я не помню...
...
– Рон хочет опробовать на Фреде и Джордже. Они его достают.
...
– А как насчет другого? Которое – ну, не связывает язык, а делает так, что ты болтаешь без умолку всякую ерунду – просто звуки, какое-нибудь "крякринтрба", ну, ты помнишь?
...
– Ох...

*

– Я тут подумал. Тетя Петунья как-то пожаловалась, что я в детстве много кричал по ночам. Ну, почти не спал. У Дадли, она говорила, тогда еще резались зубы, и она ужасно выматывалась.
...
– Можешь не отвечать. Я вот подумал – наверное, это тоже из-за нашей связи. Не зубы Дадли, а мои ночные кошмары. Ты ведь тогда... Ну, только попал... Туда.
...
– Но ты, наверное, не хочешь говорить об этом. Я понимаю, ладно.

*

– Я получил твое письмо, Сириус. Сова выглядела немного потрепанной... Ну, на самом деле, она была едва жива.
...
– Но это ничего, Джинни обещала откормить ее вафлями с молоком. Но ты не возражаешь, если я отправлю ответ с Буклей?
...
– Это моя сова. Белая. Очень красивая.
...
– Ну, значит, ты не против. Отлично.

*

Жди – легко сказать! Часов в палате нет, а вид из окна обманчив – пока Гарри бродит по палате, пытаясь хоть как-то скоротать время, снежные шапки успевают вырасти на черепичных крышах, утонуть в темноте и появиться вновь. Палата словно намеренно сводит с ума – эти пчелы, это дурацкое окно, эта, черт возьми, запертая дверь!

Гарри останавливается у постели, с отвращением косится на нетронутую еду. Овсянка с джемом, тосты и какао – за все это время овсянка ничуть не заветрилась, тосты не остыли, какао так и дымится. Все заколдовано. Может, и дверь зачарована – не откроется, пока он не съест все это?

Фу. Неужели непонятно – ему не до еды! Что тосты жевать, что кусок простыни – все одно. Где этот... доктор Виллоу?

От нечего делать Гарри подходит к двери снова – дергает ручку, зная заранее, что смысла в этом нет.

– Вот же дерьмо! – он со злостью пинает дверь ногой – и чуть не получает дверью по лбу.

Он отскакивает к стене. В палату входит, покашливая, человек – желтая мантия и прямоугольные очки с заляпанным точно чернилами правым стеклышком. У человека короткая и пышная, кустистая какая-то борода – Гарри мигом понимает, кто перед ним. Вот черт.

– Простите, – бормочет он.

Человек хмыкает и закрывает дверь – Гарри успевает разглядеть только мозаичную цветную плитку и возящихся у ног медсестры малышей. Доктор подходит к постели и снимает карту со спинки.

– Как самочувствие... Гарри? – как-то рассеянно читает он. Рассеянность эта – во всем, начиная от выражения лица и пятна на очках и заканчивая измятой, натянутой словно в спешке мантии. Наверняка у него еще и крошки в бороде. Или фантики. Гарри подходит ближе.

– Я в порядке. Вы же доктор Виллоу?

Будет неудивительно, если этот доктор и имя свое не вспомнит, думает Гарри, но доктор – черт... – отзывается довольно живо:

– Ну разумеется! Забыл представиться. Когда мы виделись в последний раз, Гарри, ты был без сознания. Это даже нельзя назвать "виделись", на самом-то деле, ха! Это я тебя видел. Так ты говоришь, ты в порядке? Это просто прекрасно. Расскажи-ка, что тебе снилось?

Снилось? Разве это обычно спрашивают у пациентов? Гарри в недоумении топчется на месте. Но, в конце концов, это не маггловская больница, верно? Здесь все немного... нетипичное.

– Э-э... – Он честно пытается припомнить хоть что-то. – Не знаю. Ничего не помню. Это важно?

– Ну разумеется, это важно! С какой стати мне иначе интересоваться твоими сновидениями, скажи-ка на милость?

– Хм... из вежливости?

– А ты очень часто начинаешь разговор с вопроса "что тебе снилось?"

– Никогда не начинал, – честно отвечает Гарри.

Доктор не поднимает глаз от карты, выражение растерянности на смешном его лице уступает место сосредоточенности – теперь он не выглядит человеком, натянувшим спросонья мантию колдомедика.

– И правильно. Иногда это весьма личный вопрос, поверь мне. – Вздохнув, доктор снимает очки и вытирает стекло рукавом – точно только теперь заметил, что слеп на один глаз. – Но в нашем случае, Гарри, утаивать сновидения даже самого интимного характера – плохое решение. Ты и без того поставил в тупик десятку лучших британских колдомедиков.

– Я? – тупо переспрашивает Гарри. Доктор только кивает и, водрузив очки на нос, продолжает читать. Любопытство жжет язык – смолчать просто невозможно: – О чем вы, сэр? В какой еще тупик?

– Обыкновенный тупик, – невозмутимо поясняет доктор. – Теоретическая медицина волшебного мира не знает из него выхода – ну, на данный момент. Ты – уникальный случай. – Он на секунду отрывается от чтения и подмигивает: – Но тебе не привыкать, а?

Не очень-то это смешно! А ведь он и не подумал удивиться тому, что ни медсестра Грин, ни этот доктор и бровью не повели, прочитав в карте его фамилию. Дурак. И разглядеть шрам они не пытались... А теперь – ему не привыкать, видите ли! Начали делать вид, что Гарри – самый обычный пациент, вот и продолжали бы! Так нет...

Руки чешутся взять с подноса кружку и швырнуть в дурацкую стену. Гарри только плюхается на кровать и раздраженно предлагает:

– Может, тогда вы скажете, что со мной произошло?

Доктор наконец-то откладывает карту.

– Ну разумеется. Не вдаваясь в подробности – ты потерял сознание, Гарри. Ты, наверное, помнишь и сам, как это случилось.

Зеленое пламя, вспоминает он. Пламя, запах пыли и пепла – и толчок вон, тяжелая волна... Но мало ли, что может случиться, когда путешествуешь по каминной сети! Неужели из-за этого его доставили в Мунго?

– Я... хотел попасть в одно место, – Гарри косится на доктора – уточнит? Переспросит? Но доктор молчит. – Через камин. И там... Может, было слишком далеко, я не знаю. Там меня словно откинуло. Камин не хотел меня выпускать.

– Ерунда, – спокойно говорит доктор. Он садится рядом – от пронзительного взгляда Гарри делается не по себе, и он отворачивается. Доктор вздыхает, кажется, с
сожалением. – Камин не может не выпустить путешественника ни с того ни с сего. Перекрыть сеть не так легко – даже аврорам требуется личное разрешение министра. Тебя, действительно, "откинуло", как ты выражаешься – но не физически, а ментально...

– Ах, так вы уже перешли к самому интересному, доктор? – доносится от двери. Гарри вскидывает голову и тут же вскакивает на ноги.

– Профессор!

– А, директор, – доктор кивает в знак приветствия и вежливо приподнимается с постели – на несколько сантиметров, и вновь садится. – Ждал вас. Есть успехи?

– Да, Билл. Все в порядке, можешь не опасаться за свою лицензию, – директор лукаво подмигивает и переводит взгляд на Гарри. – Здравствуй, мальчик мой. Рад видеть тебя в сознании. Я принес тебе кое-что, погоди-ка... Ах, вот, – из складок пурпурной мантии директор выуживает свернутую в трубочку газету. – Полли сказала, ты интересовался свежим выпуском.

Свежим... Ноги становятся как ватные. Гарри машинально берет газету и разворачивает. Буквы расплываются, зато во всю полосу – лицо, которое он узнает сразу же. Конечно, узнает, хоть и не видел в живую ни разу. Вот только что-то кажется странным, но что...

Гарри пытается сглотнуть, но во рту слишком сухо. Буквы под снимком замедляют пляску и складываются на мгновение в короткое "Сириус Блэк. 1977г." – и только тогда Гарри понимает, почему человек на снимке выглядит странно – он молод и... счастлив. В последних выпусках "Пророка" – их показывал Рон, тыча пальцем в крупное "ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК" – печатался, конечно, другой снимок. Там Сириус Блэк скалится и встряхивает грязными, ссохшимися в комья волосами, и глаз его почти не видно – он точно сумасшедший. А здесь... Здесь у него вздрагивают плечи – от смеха.

Гарри поднимает глаза от снимка и, встретив понимающую улыбку директора, неуверенно говорит:

– Спасибо.

Пугаться поздно, понимает он. И отрицать поздно, и удивляться – все возможности притвориться, что он вовсе не интересуется Сириусом Блэком, он прошляпил. Да и
есть ли в этом смысл? Если Бродяга почти оправдан... Нет – это вопрос, "почти" или нет. Рон ведь пишет, что в министерстве шумят, что неизвестно, чем кончится история. Но ведь и Петтигрю, выходит, пойман, так за чем встало дело...

– Сядь, мальчик мой, – директор ободряюще сжимает его плечо. – Нам есть о чем поговорить, верно?

Гарри садится на кровать. Мысли носятся и путаются, в памяти вспыхивает то предупреждение Сириуса опасаться легилименции, то – какая глупость! – надпись под портретом директора в карточке от шоколадных лягушек: "...величайший маг современности...". Гарри вздыхает и опускает взгляд на снимок. Нет, он не может больше сомневаться – слишком запутался. Он складывает газету пополам и оставляет лежать на коленях.

*

– Ух ты! Сириус! Сириус, ты читал сегодняшний "Пророк"?
...
– Это... это же ужасно круто, верно? Я как раз читаю... "Признан виновным и приговорен к двадцати годам тюремного заключения без права посещения"... Ха, да как будто кто-то захочет его видеть! "И к двадцати годам заключения с сохранением права на посещения"... О, и тут пишут, что ты полностью оправдан! Правда, здорово?
...
– Ох, я знаю, что ты отвечаешь только на письма, просто не могу удержаться. Прости.
...
– И все-таки это круто! Тут пишут, что обвинение настаивало на каком-то "поцелуе дементора", но суд решил иначе. Этот "поцелуй" звучит жутковато... Ну, ладно, пока, Сириус.

*

...словно смотришь на солнце – так и тянет зажмуриться или потереть глаза, но голос предупреждает:

– Держи глаза открытыми, Гарри.

– Хорошо, сэр, – трудно понять, говорит он это вслух или только думает. Мысли такие
плотные – ужасно похожи на слова.

Ужасно странно и ужасно скучно – вот каково это. Гарри честно пытается ни о чем не думать, надеется даже задремать – может, тогда время пролетит незаметно? Но дремота не накатывает – он, кажется, выспался на десять лет вперед! – и мысли начинают шуметь все громче.

Да как это – не думать? Не думать – это ведь не то же самое, что думать о том, чтобы ни о чем не думать! Гарри старается дышать медленнее, сосредотачивается на вдохах и выдохах. От дыхания его раскачивает, словно он сам – и ветер, дующий в паруса, и хлипкая лодка на волнах. Он моргает – вокруг вода, пестрые пятна и темные сощуренные глаза. Какие огромные у него зрачки, ух ты! Как у Живоглота в темноте.

– А вам обязательно было снимать очки, сэр? – снова то ли думает, то ли говорит Гарри.

– Тихо, тихо, мальчик. А впрочем, нет, скажи мне лучше, чувствуешь что-то?

– Скучно, – честно отвечает он. – И... все... такое мягкое. Немного странно. Знаете, сэр, как сон наяву.

– Какие-то неприятные ощущения?

– Да нет, сэр. Ну, мне хотелось бы, чтобы вы перестали... это делать. Но это ничего, я потерплю.

– Хорошо, хорошо... Полагаю, на этом можно закончить. Мда, ну и задачку вы нам подкинули, директор... – Гарри словно выныривает на поверхность – мир становится ярче и четче, и даже негромкая речь доктора Виллоу бьет по ушам. – Имею сказать следующее, – он делано весело подмигивает Гарри и поворачивается к директору, надевая очки. – Все по-прежнему. Сознание защищено, и очень хорошо. Но это, конечно, не выучка окклюментиста, сами понимаете. Да и какой мальчишка в... сколько тебе, Гарри, двенадцать? Мало кто в возрасте двенадцати лет способен выставить столь качественный внешний блок. Его, разумеется, можно сломать, но это... неоправданный риск. Такого моя лицензия точно не переживет, – хмыкает он и откидывается на спину стула, скрестив на животе руки. – Ваша беда не в этом, директор. Ментальная защита – приятное следствие магической метаморфозы, которая случилась с этим мальчиком.

Гарри старается не шевелиться, не ерзать на кровати, несмотря на затекшие ноги. Он ловит каждое слово. Доктор окидывает его взглядом.

– Ты счастливец, Гарри. Взрослые волшебники годами пыхтят и мучаются кошмарами, чтобы сотворить жалкое подобие того блока, которым защищено твое сознание.

– Но это не моя заслуга, – хмурится Гарри.

– Конечно, но все-таки – редкое везение. Однако на этом оно оканчивается, – доктор заметно серьезнеет. – И далее мы имеем дело с двумя серьезными проблемами – с неконтролируемой трансфузией магической силы и с ментальной несовместимостью.

Они с директором сидят друг напротив друга – похожие позы, одинаково задумчивые лица. Они, наверное, старые знакомые, ведь профессор Дамблдор называл этого доктора по имени... И конечно, они понимают друг друга с полуслова! А Гарри мотает головой, как вылезший из пруда пес.

– Я не понимаю! Что... о чем вы? – выходит почти жалобно. Он умоляюще смотрит на директора, и тот быстро кивает.

– Извини нас, Гарри. Меньше терминологии, Билл. Гарри должен понять, в чем дело. В конце концов, ему предстоит столкнуться с некоторыми вынужденными ограничениями.

Гарри совсем не нравится, как это звучит. Вынужденные ограничения? Директор ловит его взгляд и мягко кивает – "слушай". Газетные листки хрустят – в волнении Гарри мнет их вспотевшими пальцами. Черно-белое лицо теперь все в складках.

– Что ж... – доктор поправляет очки и, посмеиваясь, извиняется: – Прости, Гарри, нелегко это – то жужжи как пчела и не смей слова длиннее трех слогов сказать, то не говори с подростком как с младенцем, то изволь на чистом научном выражаться – "у нас консилиум, сэр!", представляешь? Хм, так о чем я... Страшное слово на "т" – это всего лишь перетекание одного в другое. Слышал о сообщающихся сосудах? – Гарри неопределенно качает головой, но доктор, кажется, и не ждет иного. – Нет? Ничего страшного. Ну так вот – это такая система, Гарри, в которой две емкости соединены – и жидкость по, хм, мостику может перетекать из одного сосуда в другой. Выравнивая уровень. Но важно другое – если мы говорим о двух магах, Гарри, то эти "сосуды" никогда не должны быть соединены. Понимаешь? Эта твоя связь, головная боль британской колдомедицины, – это, как ни крути, патология. И знаешь, почему? Такое
соединение не страшно для стеклянной емкости с зельем, но когда вместо стекла – человеческая плоть, когда мостик то закупорен, то нет, а вместо зелья – магическая энергия, мы сталкиваемся с опасностью. Согласен?

– Не знаю, – только и отвечает Гарри.

Как жалко, что они с Дамблдором здесь не одни! Выходит, этот доктор все знает – все до конца, и про связь, и про это "перетекание"... Есть ли что-то, что нужно от него утаивать?.. Дамблдор, кажется, читает его мысли, потому что наклоняет голову и, глядя поверх очков, спокойно говорит:

– Не переживай, Гарри. Пока ты спал, мы узнали очень многое. Хагрид показал твое письмо – надеюсь, ты не станешь на него злиться, потому что это письмо нам по-настоящему помогло. А твой крестный – ты, полагаю, уже знаешь, что Сириус Блэк твой крестный? – попытался как можно подробнее рассказать обо всем, что с вами происходило. Доктор Виллоу предлагает вспомнить ту историю с собаками – вот один из примеров трансфузии, или перетекания, как тебе угодно. Но ты, Гарри, можешь привести и другие примеры, не правда ли?

Сглотнув, Гарри кивает. От стыда во рту становится сухо. Директор не упрекает открыто, но в тоне голоса, в склоненной голове, в самом взгляде его – осуждение. Гарри сцепляет пальцы в замок – вспоминается, как на занятиях хрустят пальцами некоторые студенты, нервничая или скучая. Как же глупо! Ему нечего сказать в свое оправдание – он, конечно, должен был сразу рассказать директору о происходящем... Или тогда, когда директор пришел на Тисовую и просил у тети Петуньи чай с травами... или когда написал письмо... Ох!

– Это случайно вышло, – тихо говорит он, – еще в самом начале. Сириус потом кричал... "Кто тебя просил" и всякое такое... Ну, я помог ему. Как будто... Сильное заклинание послал куда-то далеко.

– И что ты чувствовал после? – нетерпеливо наклоняется вперед доктор. – Усталость, истощение? Или, может, прилив сил? Или что-то, похожее на опьянение?

– Наверное, истощение, сэр, – неохотно признается Гарри. Да ведь его загоняют в ловушку! – Но с собаками было не так!..

– Ну разумеется, – доктор останавливает его жестом, – ведь в тот раз убыло не в твоем сосуде, Гарри. Сила, которая пришла тебе на помощь, перетекла от твоего... крестного.

– Он не специально...

– О том и речь, верно? Опасность, – многозначительная пауза, – определена именно тем, что вы "не специально".

Гарри вскидывает голову. Так вот, зачем это все! Так вот какие "ограничения"! Уверенность заполняет его целиком, горькая, кипящая, и вырывается глухим криком:

– Вы хотите это убрать!

– Гарри... – мягко начинает директор, но Гарри протестующе мотает головой:

– Нет! Я не хочу! Я... Мне нравится эта связь – нравится говорить с Бродягой... и что он есть! И... – Он захлебывается словами, быстро выдыхает и вскакивает на ноги. Злость и отчаяние затапливают его, словно он и впрямь сосуд со стеклянными стенками. Но нет, нет, так нельзя – они не послушают! Гарри замолкает на полуслове и проговаривает неожиданно напористо: – Откуда мне знать, может, в нашей школе заведется еще парочка василисков! Или Том Реддл решит вернуться! Или... да мало, что ли, может приключиться! Разве не полезно это окажется, ну? Я не хочу больше сталкиваться с этим... один!

"Сириус! – мысленно зовет он, заранее чувствуя, что ответа не дождется. Связи нет – точно провод оборван. Может, это просто так вышло, а может, это доктор с директором уже что-то сделали!.. – Сириус! Сириус, пожалуйста! Бродяга!.."

Доктор поднимается со стула и кладет руку Гарри на плечо. Тяжелая, мягкая рука – Гарри выворачивается из-под нее, чуть не падая на кровать.

– Ну, ну, Гарри! – доктор удивленно разводит руками. – Не стоит так волноваться.

– Вы не уберете это, – упрямо повторяет Гарри. – Профессор! Пожалуйста!

Они переглядываются – доктор в отвратительно-лимонной мантии и директор в своих пурпурных одеждах, смотрят друг на друга – и словно разговаривают. Да какое там "словно" – Гарри с ужасом замечает, как доктор кивает, соглашаясь с тишиной, и, напоследок тронув Гарри за плечо, выходит из палаты.

– Гарри, сядь, пожалуйста, – невозмутимо просит директор. Не подчиниться не выходит – Гарри, стиснув зубы, опускается на кровать, ощущая, как дрожат колени. – Я хочу, чтобы ты ответил мне на один вопрос, Гарри. Хорошо?

– Да, сэр!

– Скажи, Гарри. Чего ты хочешь – встретиться со своим крестным в жизни или же никогда его и не увидеть? Подумай хорошо – и тогда, – Дамблдор выдерживает паузу, пристально глядя на Гарри, – мы сможем поговорить о вашей связи.

Гарри опускает глаза и долго разглядывает свои руки – тонкие шрамы, царапинки, грязь под отросшими ногтями... Он не думает – понимание приходит неожиданно легко – он набирается смелости произнести очевидное вслух.

– Ментальная несовместимость, – выдавливает он едва слышно. – Вы же об этом, да? Я не смогу увидеть его, пока есть эта связь. Это из-за нее я потерял сознание тогда, в камине? А не из-за того, что далеко.

Ему не нужно смотреть на директора, чтобы увидеть подтверждение, и не надо слышать негромкое и мягкое до отвратительного:

– Верно, мальчик мой.

*

– Сириус... Ты... в порядке? Мне показалось... То есть, конечно, не показалось. На самом деле, я знаю, что ты не в порядке. И... я могу что-то сделать?
...
– Гермиона говорит, когда я начну учиться защищать сознание, это все пройдет. И я не буду чувствовать, когда с тобой что-то не так. Но... какая разница, если ты и так мне не отвечаешь.
...
– Это, кстати, будет кошмарнейший год. Представить страшно. Только дополнительных уроков со Снейпом не хватало...
...
– Ого, я чувствую, ты злишься. Ладно, извини. Я... не буду больше пользоваться связью. Хватит и писем. Только Букля куда-то запропастилась... Надеюсь, она в порядке. И ты... в порядке. Ладно. Пока.

Глава 15.

Потертые ступени, черная дверь с проплешинами и грузная змеиная голова – дверной молоток. Сириус прикасается к нему почти с отвращением, дважды опускает молоток на серую плешь. Шелест – от ударов старая краска ссыпается наземь.

– Внутри хуже, – мрачно предупреждает Сириус.

Ремусу незачем спрашивать, почему – и так ясно, что дом, покинутый на два десятилетия, едва ли встретит гостей натопленными каминами и горячим ужином. Пыль, паутина и сырость – вот что их ждет... Скрипит грубо распахнутая дверь, и Ремус шагает за порог вслед за хозяином дома. Что-то с грохотом падает и катится по серому ковру... Тут же приходится зажмуриться и закрыть нос ладонью – столпы пыли поднимаются чуть не до потолка.

– Погоди-ка, – откашливаясь, Ремус оглядывается по сторонам, – откуда столько пыли? Мне казалось, у вашей семьи были домовики...

– Надеюсь, этот паршивец давно сдох, – коротко отвечает Сириус. – А если нет, – на лице его появляется мрачная улыбка, – с радостью приложу к этому руку.

– Я забыл, как ты ненавидишь этот дом.

– Оглядись, Рем. Это же храм психопатов. Я съем свои носки, если ты найдешь здесь хоть один предмет не черного, серебряного или зеленого цвета. Но лучше не трать на это время, – он горько усмехается, – не найдешь. Возможно, в комнате, где я жил... Но не могу гарантировать, что мать не выжгла ее дотла.

Трудно не согласиться, думает Ремус, скользя взглядом по стенам. Змеи, змеи, тонкие, узорчатые – от потолка до пола вьются змеиные тела, посеревшие от пыли и старости. Волшебные светильники – изумрудные абажуры и изогнутые серебряные ножки. Ремус сильно проводит подошвой по темному ковру, соскребая слои пыли, и только хмыкает – ну конечно. Зеленое.

– Пошли, – зовет Сириус, – покажу тебе этот склеп.


...склеп – именно это и приходит на ум, когда стоишь посреди темной кухни,
поросшей плесенью по углам, одергиваешь, задев случайно изъеденные плесенью полотенца, и ежишься от замогильного холода.

– Кухня, – объявляет Сириус. – И кладовка, – он бесцеремонно распахивает невзрачную дверцу, предусмотрительно закрыв лицо рукавом от клубов пыли, и затем заглядывает внутрь. – Соленья, тьма огневиски и заплесневелый сыр... И паучье гнездо. Клянусь, если этот поганец еще здесь, он труп.

– В одиночку нелегко будет привести это место в порядок, – замечает Ремус, стряхивая с ботинка паука размером с блюдце. – Домовики в этом ловчее волшебников. Так что, если ты останешься здесь жить...

– Не гони метлу, Рем, – резко обрывает его Сириус, шумно захлопывая дверь кладовки. Он замирает, опустив голову, и медленно выдыхает. – Единственное, что я хочу сделать с этим домом – это наслать на него адское пламя. Я не намерен здесь оставаться. Я, знаешь ли, не избалован, – он оборачивается, невесело улыбаясь, и проходит мимо Ремуса в коридор, – мне хватит и комнаты в "Дырявом котле". Шикарные хоромы. А эта гнилая роскошь чистокровных извращенцев... Хочешь взглянуть на портрет моей мамаши?

Сириус смеется по-песьи заливисто и зло. Ремус молча следует за ним по коридору, вглядываясь в грязные, но – вот это да – без единой пылинки портреты. Маги на них смотрят исподлобья и ворчат, спящие недовольно шевелятся, когда воздух щекочет рамы.

– Наверное, висит в гостиной. Учти, у старухи скверный язык. Характер тоже. Да и душа, откровенно говоря, не чище...

Ядом сочится каждое слово – да таким крепким, что Ремус невольно морщится. Он и впрямь отвык. Но если вспомнить – да заговорил ли Сириус хоть раз о семье без этой лютой, ядовитой неприязни?.. Наверное, после тринадцати – ни разу.

Коридор приводит в огромную комнату – по громадному камину, тяжелым шторам и темно-зеленым кожаным диванам можно узнать гостиную. Наверх ведет деревянная лестница – слишком простая для этого дома. Над ней ровным рядком вывешены сухие, обтянутые смуглой кожей головы домовиков. Ремус вздрагивает и отворачивается. Он оглядывается, не цепляясь ни за что взглядом, и пытается представить, каково это – расти здесь? Взгляд невольно возвращается к жуткого вида домовикам. О, нет, нет, он бы не хотел вернуться сюда спустя хоть десять, хоть двадцать лет...


Сириус замечает его потрясение и ядовито ухмыляется.

– Семейная традиция. А вот и мамочка, – он кивает на задернутые портьеры из темного бархата, покусанного молью. – Признаюсь, не скучал. – Он хватается за серебряные шнуры и, прежде чем потянуть, выплевывает: – С ней разберусь в первую очередь. Гарри с этой тварью не встретится.

*

"Здравствуй, Гарри.
Как поживаешь?
Видно, пока что нам придется поступать, как все приличные волшебники – слать весточки с помощью чернил и птиц, а? Ужасно неудобно, согласен, но ничего не поделаешь. Старик говорит, это слишком опасно, последствия непредсказуемы, бла-бла – в общем, не стоит лезть в пасть дракона, даже если там очень недурно.
На конверте обратный адрес, можешь пока писать на него. Это временно. Не пугайся пометки "министерство магии" – следствие идет полным ходом, поэтому я здесь.

И говорить спасибо за это следует тебе, не так ли?

Мерлин, я и не знаю, что написать – ты, без сомнения, истинный гриффиндорец и сын своего отца, Гарри. Но идиот. Эта авантюра – самая безумная вещь, какую я видел за всю свою жизнь, а уж мы с твоим отцом, поверь, и сами творили немало сумасшедшего... Но нюхлер тебя покусай! Таскать в сумке оглушенного анимага-убийцу, этого верткого ублюдка!
Это очень смело, Гарри, но Джеймс бы тебя убил. Меня, к слову, тоже.

Но черт с ним, ты, наверное, и так наслушался нравоучений. Главное, что мы схватили гаденыша. Видел бы ты, как он брыкался – расколотил бутылку, напоролся на стекло, измазал весь дом кровью. Затравленная крыса – жалкое зрелище.

Через несколько минут придут из аврората – придется повторить показания еще пару десятков раз. Складывается ощущение, что они нарочно присылают сюда практикантов. Приползает молодняк, пялится, задает нелепые вопросы и строчит в блокнотах. В утренней партии оказалась девчонка-метаморф – знаешь, кто это? Маги, которые могут как угодно менять внешность. Эта успела посверкать всеми оттенками волос. Зато обошлась без идиотских вопросов – умная девочка. В общем, тебе это все ни к чему.


Пиши, Гарри. И не вешай нос.
С.Б."

*

После дождя стоит приятная свежесть. Пряно пахнет землей, цветами и влажной древесной корой, а дерево такое огромное, что ветви свисают до земли – золотисто-зеленое покрывало. Словно сидишь в просторном теплом коконе. На земле валяются огромные, похожие на драконьи яйца валуны. Специально их, что ли, свалили в кучу?

Гарри закрывает глаза и представляет, как зеленая, гладкокожая драконица одергивает лиственный полог и вперевалку заходит в уютную эту пещеру, склоняется над яйцами, вдыхает и выпускает клубы горячего пара – согревает.

– А, вот ты где!

Гарри разлепляет глаза и улыбается влетевшей под полог листвы "драконице" – вернее сказать, босоногому дракону в растянутой белой футболке. Рон, отфыркиваясь, стряхивает с волос капельки воды.

– Обыскались тебя, – он плюхается на землю рядом с Гарри. Скребет ногтями волдырь на лодыжке. – Дурацкие слепни... Фух. Мама чуть истерику не закатила – думала, ты опять куда-то делся. Отправила всех на поиски. Фред с Джорджем, правда, умотали к магглам в деревню – наверняка опять торгуют этими своими штуками... Гермиона говорит, это незаконно – продавать магглам магические предметы, но – ха, станут они ее слушать! Ох, зараза, – Рон выдирает из земли пучок травы и прикладывает влажные комья земли, повисшие на корнях, к волдырю. – Гермиона пошла к ручью, Джинни с Перси – в сторону Лавгудов... А ты чем тут занимаешься?

– Представляю, как моя жизнь превратится в ад, – честно отвечает Гарри.

– О, – Рон понимающе похлопывает его по коленке, – да, в самый настоящий ад, приятель. Я всегда думал, Дамблдор тебя любит, а он такую свинью подложил... А ты не можешь никак отмазаться?

В ответ Гарри только вздыхает.

– Никуда не деться, да? – тоскливо переспрашивает Рон, почесывая линяющий от солнца нос. – Паршиво. Не хотел бы я встречаться со Снейпом дополнительно. В кошмаре такое не приснится. Как называется эта ваша... чему он будет тебя учить?

– Окклюменция, Рональд! Пора запомнить!

Полог отодвигается, осыпая траву каплями дождя. Гермиона вытирает капли с щеки и садится по-турецки перед Гарри. Он мысленно стонет – о, нет, от Гермионы сочувствия не дождешься. Она искренне считает, что ему ужас как повезло. Что большего везения и придумать нельзя. Что это редкий шанс, прекрасная возможность и что, тьфу ты, очень хорошо со стороны "профессора Снейпа" согласиться его учить. Гермиона словно читает его мысли и недовольно морщится:

– Перестань так на меня смотреть! Я и не стану ничего говорить, если ты не хочешь меня слушать!

– У тебя жук в волосах, – кисло сообщает Рон, выдирая из земли еще один пучок травы.

– Гарри, но подумай сам! Это ведь такой шанс! – Гермиона игнорирует замечание и подается вперед, встряхивая копной волос. Глаза у нее лихорадочно блестят – верный признак того, что спорить с ней бесполезно. – Ты хоть знаешь, что только треть волшебников...

– ...способны к постижению ментальных искусств, – заканчивают хором Гарри с Роном.

Гермиона закатывает глаза и – удивительное дело! – умолкает, хотя весь ее вид говорит: "Ну и дураки!".

Некоторое время они сидят в тишине, вдыхая сладкие запахи и нежась в теплом воздухе, влажном до щекотки. Рон с непроницаемым лицом протягивает руку и вынимает у Гермионы из волос крупного жука с зеленой спинкой. "Бронзовка..." – бормочет он и щелчком отправляет жука в полет.

– Что там у тебя? – прищуривается вдруг Гермиона, заметив, что Гарри сжимает в ладони вчетверо сложенный листок.

– Письмо от Бродяги, – Гарри улыбается. – Оказывается, он учился со Снейпом на одном курсе, представляете? Они терпеть друг друга не могли. Сириус пишет, что
Дамблдор, наверное, не в своем уме, раз позволяет этому хмырю преподавать... Но советует не вешать нос и погромче хлопать, когда директор представит нового учителя Защиты... Говорит, мы везунчики. Не знаю, на что он намекает, но честное слово, после Локхарта я лично похлопаю кому угодно!

Они смеются – все втроем, хотя Гермиона и выглядит смущенной. Она прижимает к щекам ладони, пряча румянец, и упирается локтями в коленки, пытаясь выглядеть естественно. Рон принимается усиленно тереть нос, пряча ухмылку.

– Как у него дела? – осторожно спрашивает Гермиона, нарочно не смотря на Рона. – Колдомедики так и не установили, откуда взялась ваша связь?

– Точно не знают, – Гарри пожимает плечами. – Говорят, это из-за того... Шока, который Сириус испытал, когда... увидел меня. И моих мертвых родителей. – Рон с Гермионой смущенно переглядываются, и Гарри нарочно торопливо продолжает – не нужны ему никакие извинения, не трепетная же он девчонка! – Они – ну, доктора говорят, сильные эмоциональные переживания могли создать... кратковременную связь. Но они не понимают, почему она сохранилась. Так что там наверняка есть что-то еще. Черт, хорошо, что хотя бы это не попало в газеты, – фыркает он.

Гермиона живо кивает – свежие газеты она штудирует каждое утро, искренне негодуя на нелепые слухи, и у стены в их с Джинни комнате высится незавидная стопища всевозможных газет.

– В газетах такая шумиха... Ему, наверное, не по себе.

– Он не пишет ничего такого. Думаю, ему нет дела до газет. Его ведь официально оправдали, верно? А все эти разговоры – что он, мол, подкупил министра и околдовал судей... Глупости, нельзя долго нести такую чушь!

– Ты прав, – уверенно кивает Гермиона, – им всем скоро надоест.

– Ага, – подхватывает Рон, – подожди, вот решит папаша Малфоя выпендриться и пожертвовать миллион галлеонов на развитие британской квиддичной сборной, так все эти газетчики мигом забудут про какого-то Блэка. Радуйся, друг – когда вы с ним встретитесь, вас не попытаются сожрать репортеры. Сейчас от вас бы мокрого пятна не оставили... Эй? Гарри?

Внутри светлого кокона становится невыносимо душно. Гарри неопределенно дергает
головой, избегая смотреть на друзей, и поднимается на ноги. Черт возьми, ну как же это все глупо! Он поспешно засовывает письмо в карман шорт и прислоняется спиной к стволу. Что-то щекочет спину – наверное, заполз под футболку муравей...

– Гарри, – тихо зовет Гермиона. – В чем дело?

Гарри думает отмахнуться – жестом, шуткой, улыбкой, но вместо этого вздрагивает – муравей кусает под лопатку – и признается:

– Дело во всем! Во всей этой... истории. В Сириусе и Снейпе! Я же... – Отчаяние захлестывает, сбивая дыхание. – Он ни разу не дал мне сварить нормальное зелье! И теперь выясняется, что он ненавидел Сириуса! Да он нарочно не даст мне ничему научиться – чтобы я никогда не смог с ним встретиться по-настоящему! Он все испортит, – тихо заканчивает он. – Я знаю. Это... это все так несправедливо. Они не хотят, чтобы мы пользовались связью, и хотят уничтожить ее насовсем – с помощью этой окклюменции... И черт бы с ним! Хуже будет, если ничего не выйдет, а Снейп постарается, чтоб ничего не вышло! Он же... Снейп.

– Справедливо, – отзывается Рон, но Гермиона перебивает его так яростно, что он вздрагивает:

– Ничего не справедливо, Рональд! Гарри, Снейп – учитель и должен подчиняться Дамблдору! Если он не захочет учить тебя, ты сможешь сказать директору, вот и все!

– Ну конечно, и тогда Снейп точно меня сожрет, – с горечью выплевывает Гарри. – Не хватало еще жаловаться!

– Но если ты боишься, что иначе не сможешь...

– Я смогу! – взрывается он. – Гермиона, если не веришь, то хотя бы не говори это мне в лицо, ладно?!

Гермиона открывает рот – и закрывает, так ничего и не сказав. Лицо у нее вытягивается – недоуменное, ошарашенное, словно перед ней поставили котел с незнакомым зельем и попросили назвать пяток ингредиентов. Секунда-другая – и до Гарри доходит нелепость его вспышки. Он чувствует, как к лицу приливает краска, и растерянно потирает ладонью шею.

– Извини меня, – выходит скомкано.

– Ничего, – Гермиона – что?! – улыбается и бодро поднимается на ноги. – Конечно, ты справишься. Правда, Рональд?

Рон с кислой миной тыкает пальцем в волдырь, который никак не желает уменьшаться, и почти отмахивается:

– Плевое дело. Снейп гад, но не страшнее василиска. Прекращай прибедняться, приятель... Ладно, давайте двигаться в сторону дома. – Он тоже встает и сладко потягивается, задевая руками низкие ветки и отпрыгивая – за шиворот капает. – Тьфу ты... Пока мама не объявила награду за твою голову.


...идти легко – земляная тропа точно пружинит под ногами. Они идут неспешно, не заводя больше речь ни о чем серьезном. Гермиона рассказывает о каникулах в какой-то французской деревушке – как гуляли по скалам, таким горячим, что руку положишь – обожжешься, как катались на ослах – на редкость глупые животные!.. Рон подтрунивает, Гермиона злится – их голоса звенят в не успевшем загустеть, прохладном еще воздухе.

Гарри замирает на полушаге – знакомое ощущение касается затылка. Ох, черт.

– ...что за чушь ты городишь, Рональд! Конечно, я не могла заколдовать осла, я же не в школе!

– А может, ты просто не знаешь нужное заклинание, Гермиона?

– Я знаю – это из учебника четвертого курса!.. Гарри?

Гермиона оглядывается на него непонимающе, и Гарри заставляет себя улыбнуться и ускорить шаг. Его тянет туда, внутрь, на другую сторону – взглянуть чужими глазами, заговорить, показать что-то свое...

– Так что... – он догоняет друзей и толкает в бок довольного Рона. – Что это за заклинание, о котором вы говорите? Ты заколдовала осла, Гермиона?..

– Ну разумеется, нет! Господи, какие вы глупые!

– Ага, мы глупые, а сама не смогла с животным справиться...

– Замолчи ты, Рональд!

*

...от толкотни через пять минут начинает идти кругом голова. Гарри вежливо теснит к окну двух хихикающих девочек, крепко прижимая к груди клетку с Буклей. Букля отчаянно пытается дремать, не обращая внимания на визг, толчки и свист готового тронуться поезда.

– Простите, да подвиньтесь вы, клуши! – Рон не сильно беспокоится о вежливости и распихивает высыпавших в коридор поезда студентов локтями. Глядя на встрепанного, заметно не выспавшегося Рона студенты смеются и отпускают незлые шутки. – Эй, заткнись, ты! Ох, черт... Сколько же вас здесь... Эй, Джин, Гермиона, проверьте вон то купе! – кричит он, подпрыгивая над толпой.

Джинни оглядывается и показывает большой палец. Гарри не может сдержать улыбку – в последнее время она становится все живее... Или, как говорят близнецы, "перестает походить на умирающую поганку".

...или нет. Протолкавшись сквозь толпу к девчонкам, Гарри застает странную картину. Белая, как мел, Джинни стоит, прижавшись спиной к двери купе, и умоляюще смотрит на Гермиону.

– Нет, – шепчет она, – нет-нет-нет, мы не пойдем сюда. Здесь занято.

– Но там же... – Гермиона пытается заглянуть в окошко, но Джинни как раз заслоняет его головой. – Джинни, там свободно, точно!

– Нет, – упрямо настаивает Джинни. – Идемте дальше.

– Что? – Рон возникает рядом с Гарри, раскрасневшийся и недовольный. – В чем дело? Долго мы будем стоять тут, как толпа придурков? Он решительно оттесняет Джинни плечом и распахивает дверь. Лицо его вытягивается. – Ой. Это же вы. Хм... Здесь занято?

Изнутри доносится тихий смех и вежливое приглашение:

– Располагайтесь.

Джинни проскальзывает в купе следом за Гермионой, кажется, с трудом сдерживая то ли смех, то ли плач. Да в чем дело, черт возьми?!

Гарри заходит в купе последним – со своего места у окна, улыбаясь, на него смотрит Лунатик. Он старше и серьезнее, чем в воспоминаниях Сириуса, но Гарри узнает его легко – то же узкое, изможденное лицо, тот же прищур, даже манера склонять к плечу голову – та же...

Гермиона переводит взгляд с потертого коричневого чемодана на багажной полке на Лунатика и обратно – ей явно не терпится озвучить вывод, но она чего-то ждет. Гарри глупо улыбается, почесывая затылок, и наконец-то выдавливает:

– Хм, здравствуйте...

– Профессор Люпин! – торжествующе заканчивает за него Гермиона. – Вы – профессор Люпин! Преподаватель по Защите, правда?

Лунатик не сводит глаз с Гарри.

– Правда, – мягко отвечает он. – Здравствуй, Гарри. Рад тебя видеть.

Будущий год проносится перед мысленным взором – от осенних вечеров у камина до летних экзаменов. Утренние и послеобеденные уроки, контрольные, отработки... Дополнительные занятия – ненавистный Снейп, тьма насмешек и колкостей...

И Лунатик – человек из лихих, не стершихся за годы заточения воспоминаний! Друг отца. Друг Сириуса. "Ты же едва его знаешь!" – возражает внутренний голос, но Гарри отмахивается. Ерунда! Лунатик – не чужой, и это неожиданно... Греет?

– Я вас тоже, – потрясенно признается Гарри. – Рад.

запись создана: 11.05.2015 в 00:14

@темы: гарри поттер, фанфики, пишется тут всякое

---

Ну вот, состояние "я под наркотиками" прошло.
А ведь как хорошо вчера вечером холодели пальцы, или немели пальцы, или немели два, а остальные были горячими. Как смешно звенело, свистело, шуршало в ушах! И какие дивные сны являлись потом в ночи, когда кот мурлыкал под ухом, а я металась по постели. Я не помню ни одного, но просыпалась посреди ночи раза четыре точно и каждый раз думала: вау, какой сон! Просыпалась еще и от того, что кот скребся в дверь и хотел выйти, и от того, что адски болели руки. В четыре утра меня разбудила дикая жажда, и я, шатаясь и хватаясь за стенки, вылезла на кухню попить. Вернулась точно с севера - трясло от холода, согреться под одеялом было счастьем.
Зато сегодня встала - и вроде ничего, жива, никуда не уносит. х)
Сделала прививки, блин. "Эти вакцины легко переносятся, не волнуйтесь!". Верь им после этого. Зато весело. х)

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

После прогулок немеют руки. Это странно. Май, замерзнуть по-настоящему нелегко. Но - немеют. Достать ключи, открыть дверь - пальцы плохо слушаются.

Я гуляла. Часа два, выходит. Думала всласть наслушаться музыки, покрутить в голове каноны, поиграться с мыслями. Подышать черемухой, вишнями и рекой. Канонов хватило минут на тридцать, потом нахлынула ностальгия. По летним играм, по долгим ночам, по городскому ночному свету - медовому, густому такому. Гирлянды над Чистыми. Темные тропинки в городских окраинных парках - страшно, освещения нет. А потом - потом все мысли просто растворились.

Я слышала несколько раз от своих знакомых - хочу, дескать, раствориться в мире, быть ветром, быть воздухом, быть невидимкой. Это так знакомо и так... прекрасно. Когда ты идешь по темнеющим улицам, ты постепенно исчезаешь. Вот ты доходишь до метро, переходишь дорогу, вот возвращаешься по мосту... Черная гладь. Живописный мост - это название, а не эпитет - над лесом. Огни, огни, много огней. Голубые гирлянды над дорогой. Флаги. Автобусы, трамваи. Заглядываешь в окно - видишь женщину средних лет, мягкие такие волосы до плеч, густые, гладкие, руки сложены в молитвенном жесте, глаза прикрыты - может, расстроена, может, задумалась, а может, и правда, молится.
Ты спускаешься с моста к реке - там, где раньше никогда не спускалась. Там темно. Там круглая лестница, ведущая вниз. Песчаные холмы - тренировочная площадка для велосипедистов. Лес, арматуры, бетонные плиты. Все вместе, дикое, ночное. Сверху несется трамвай, гремит. Дорога то ревет, то молчит. Уже поздно, машин мало. Место напоминает "Дом" - и ты не можешь понять, почему. Такая... потусторонность?
Деревья у воды. Манит подойти ближе, сесть, вглядеться в реку, в лес на той стороне... Но у кромки, там где земля переходит в песок, там темно и жутко. Там у деревьев появляются лица. И ты возвращаешься к дороге - там шумно, но спокойно. Там свет.
По реке еще плывут катера, над рекой вдалеке сияет едва-едва луч прожектора - непонятно, откуда и зачем.

Сворачиваешь к берегу там, где начинаются привычные тропинки. Фонарей нет. Площадки, беседки, дорожки, песок и домики - все тонет в темноте. По правую руку - первая беседка, огромная, и там жарят мясо и танцуют, там праздник. Мелкая собака бегает вокруг, деловито все обнюхивает. Ты идешь по тропинке дальше. В темноте едва различимы лавочки, но ты слышишь - там есть люди. Ты ловишь обрывки разговоров. Ловишь смех. По левую руку - деревянный домик, в окнах свет, сверху домика - пристройка в виде маяка.
Вдалеке горят огоньки - это костры. По всему побережью костры. Десяток? Больше? Идешь мимо площадок, мимо лавочек. Костры, разговоры.

Вот детская площадка - огромный корабль. Веревочные лестницы, крепкие реи, канаты, мостики... Внизу в песке играют какие-то дети, бродят взрослые. А на корабельных реях сидят мальчишки. Настоящие. Играют на гитаре, поют... "Звезда по имени солнце", узнаешь ты. Подростки. От этой картинки захватывает дух. Ты не останавливаешься просто потому, что идешь уже слишком долго - ноги привыкли двигаться. Но ты оглядываешься. Эти выросшие дети на реях игрушечного корабля... Что-то в духе "Питера Пэна", какой-то кривой осколок Нетландии.

У воды горят костры. Огонь подсвечивает лица. Под твоими ногами хрустит ветка - люди у костров оглядываются на тебя, скользят взглядом, поворачиваются к огню. Тебя словно нет. Сворачиваешь на асфальт. Велосипед с фонариком на руле - синеватый свет в листве. Запах реки словно густеет. И аромат ночи. Цветы, вода и ночь. И ты идешь, прикрыв глаза, вбираешь в себя весь окружающий мир, и думаешь, что это похоже на смерть. Это растворение. Ты никто, тебя нет. Ты идешь мимо поющих мальчишек, мимо склоненных над кострами людей, мимо песчаных холмов и летящих трамваев - ты питаешься звуками и картинками, а самого тебя нет. Ты... не имеешь значения.

И это хорошо.

---

Выполненное обновлено х)

Если кто-то еще хочет - можно.

Люди, проходящие мимо, пожалуйста-пожалуйста, покидайте заявок на драбблы? Можно сюда, можно в личку. А то руки чешутся, а глаза разбегаются. Не бросайте меня наедине с жаждой творить хД

Ориджи, "Гарри Поттер", "Дом, в котором", "Отблески Этерны", "Последнее испытание" (и, хм, первая половина книжной серии), Макс Фрай, "Доктор Кто", "Цена свободы"... Ну и всякое остальное, что знаю х) Сериальчики там всякие, не серийные книжки.

Выполненное:

Для Вризрак. ГП, весна, гриффиндорцы, любовь х)

Оно вышло странное и не размера драббла. Но у меня иногда случается. х) На суд заказчика, как говорится.

*

– Один-ноль, – говорит Генри, опуская кровоточащую ладонь в миску с раствором. – А ты перестань пялиться.
– Имею право знать! – Кэрри наклоняется над миской, но в красно-желтой водице разглядеть царапины невозможно. – Фу, муть. Не вижу. Останутся следы?
– Не думаю, – Генри довольно вздыхает, откидываясь на спинку кресла. Он устал – от слащавой сволочи, от царящей в школе подавленности и от домашек по трансфигурации, но сейчас он счастлив – у красотки под конец улыбка стала явно кислее.
Кэрри садится на пол рядом с ним, прижимается спиной к его коленям и раскидывает по нему свои невозможные кудряшки – Генри так и не смог пересчитать их тогда, еще осенью, подкараулив Кэрри в коридоре за библиотекой – отвлекся на другое...
Кэрри грызет карандаш и улыбается. Она совершенно крута.

– Мистер Фримен, вы меня вынуждаете, – кошмарная стерва выдавливает приторную улыбку и лопочет: – Сегодня в пять. Отработка. А вы, мисс Литтл, – она переводит взгляд на Кэрри, и в лягушачьих глазах вспыхивает что-то дикое и жадное, – завтра в это же время.
Генри плотнее обхватывает Кэрри за талию и нежно гладит по спине. Кэрри целует его в подбородок – озорство пляшет в глазах так же неистово, как ревнивое дерьмо – в глазах жабы. Хором они отвечают:
– Да, профессор Амбридж.
Напудренное лицо покрывается пятнами, еще немного – пар из ушей повалит. И это – два-ноль.

Макгонагалл поправляет очки.
– Это попросту неприлично, мистер Фримен, мисс Литтл.
Кэрри наклоняет голову – полна раскаяния, посмотрите только, но вплетенные в кудряшки колокольчики весело тренькают, и Генри расплывается в улыбке. Рука
чешется – не от инквизиторских штучек жвачного шарика, а от желания поймать за руку Кэрри.
Солнце светит в окно – очки у Макгонагалл сверкают. С улицы доносится гомон и плеск – перваки попрыгали в воду и резвятся, и по тому, как поглядывает в сторону окна Кэрри, Генри понимает – они присоединятся. Возможно, это позволит поднять счет до "три-ноль". Как там в ее новом законе? Старшекурсникам запрещено посвящать послеобеденное время внеучебной деятельности?
– Я вынуждена сделать вам строгий выговор, господа, – Макгонагалл хмурится и всячески изображает гнев, но вот Кэрри почесывает переносицу – и кошка видит тонкий розовый шрам на ладони. Лицо у нее становится бесстрастным. – Считайте, я его сделала. Ступайте.

Кэрри целуется хорошо, Генри – тоже, но самые лучшие поцелуи выходят у них в полночь на вершине винтовой лестнице, недалеко от кабинета лягушки. Кэрри говорит, их можно фотографировать для обложки "Ведьминого досуга" – настолько они шикарны. Лягушка, наверное, согласилась бы.

...Кэрри смотрит в одну точку и механически вытирает слезы. Камин потрескивает – угли почти догорели. Из распахнутого окна пахнет ночью – романтичная Кэрри должна верещать от радости, а не плакать так по-глупому, так... не живо, словно она – кукла. Генри останавливается в шаге от нее.
– Что случилось?.. Кэр?
Она вздрагивает.
– Я ненавижу ее.
– Это нормально, – Генри смеется нервно и слишком громко. Ему попросту страшно – они с Кэр отлично играли все это время, старая жаба спать спокойно не может, наверное, кусает локти от зависти, да и счет сейчас – девять-ноль... что не так?
Кэрри качает головой – где-то в спутанных волосах звенит колокольчик.
– Я так хотела придушить ее. Своими руками. Представляешь?
– Брось, ты из-за этого? Даже кошка не стала бы тебя осуждать...
– Она назвала меня шлюхой.
Теперь вздрагивает Генри – от злости.
– Что?
– Сказала, во мне нет ни капли уважения к своей, – Кэрри морщится и выдергивает из волос золотистый колокольчик, – невинности. Сказала, я лишь позорю саму себя – и что недостойна называться никак иначе. Шлюха. И все.
Генри судорожно вдыхает. Ветер шелестит в занавесках, влетает в комнату и слизывает жар с его лица – по спине пробегает дрожь. Старая тварь. Гребанная корова. Тупая...
Кэрри вдруг оказывается на ногах – нос к носу с Генри. Болезненная улыбка, красные глаза...
– Она права? – шепчет Кэрри так, что у Генри мурашки бегут по телу. – Мерлин, она права, скажи мне?! Мы правда... – Выплевывает: – Ради нее?
У Кэрри смуглая кожа – очень красивая. Генри может описать Кэрри одним этим словом – красивая. Умная, смекалистая, вздорная, озорная девчонка – это все не то, таких много, но Кэрри красивая, и именно поэтому Генри отворачивается и думает: эта гадина поплатится. Он смеется и мотает головой – безумие!
– Брось это, Кэр. Эта мразь не стоила бы, – он машет не зажившей до конца ладонью, – этого. Девять-ноль – приятное дополнение. Кто-то ведь должен, правда? – Он вдыхает полной грудью. Кэрри обнимает его сзади. Где-то под окнами Башни – оранжереи, и ветер приносит запахи ночных цветов.

...Кэрри пишет, пишет, пишет – на пергамент стекает кровь. Неприятно, но ничего – в гостиной ждет раствор. Жаба недоумевает, почему это у них не остается шрамов, но разве кто-то раскроет ей тайну?
Кэрри неловко дергает рукой, и капля крови стекает на золотой ободок. Ай-ай-ай. Кэрри откладывает перо и достает платок – очень медленно, очень драматично. Пусть проникнется, коза завистливая.
– Мисс Литтл, вы рано остановились, ваше время еще не вышло.
– Прошу прощения, профессор Амбридж, – Кэрри почти умеет делать голос таким же отвратительно-сладким, – я только вытру кольцо. Нехорошо, знаете ли, когда символ помолвки в крови...
– Какой символ, позвольте-ка?
Кэрри машет в воздухе кольцом.
– Помолвки, профессор. Мы ведь совершеннолетние – законы магического мира не запрещают нам заключить помолвку.
– Ах, вот как... – Яд сочится щедрым потоком, когда она говорит: – Возвращайтесь к работе, мисс Литтл.
В этом звучит – "пока еще мисс Литтл".
Кэрри нацепляет кольцо обратно и поднимает перо. Интересно, попытается ли эта курица покуситься на магическое законодательство? Стоит им ждать нового декрета с запретом на заключение помолвок среди совершеннолетних учащихся?
Кэрри фыркает себе под нос и щурится – солнце щекочет нос.
Как будто они не смогут придумать что-то еще.

Для Альтавиэль. Теххи.

*

– А почему трактир? – однажды спрашивает Макс.
Сидит на краешке кресла, глотает камру и тарабанит пальцами по подлокотнику – словом, имеет вид человека, готового вскочить и умчаться. Теххи молчит – надеется, что так оно и случится. Что сейчас сэр Макс залпом допьет оставшееся, взметнется пола мантии, сверкнет сумасшедшая улыбка – и жди его еще дюжину дней. Пока набегается, пока устанет, пока...

– Эй? – Макс протягивает руку и дергает Теххи за рукав. Как ребенок. Вот от детских вопросов тоже не отвяжешься. – Я подумал – у тебя здесь и поживиться-то нечем, клиенты толпами не валят, но заглядывают время от времени, а трактир стоит уже черт знает столько лет, верно? В мире, откуда я родом, о таком говорят – для души. Всякие женщины открывают цветочные лавки, устраивают выставки оригами, лепят глиняные горшки и относят в ближайшую школу...

Теххи оглядывается через плечо – ловите улыбку, сэр Макс, а потом я повернусь обратно к жаровне, а вы говорите, говорите... Это же вы – вы сами ответите на свой вопрос, если вас не останавливать. И успокоитесь.

Теххи колдует над жаровней – Теххи еще не стала Максом. Пока они сидят в разных концах трактира, пока перед глазами – огонь и видимые лишь наполовину ленты заклинаний, пока их связывает только голос – Теххи чувствует себя лучше всего. Это ее любимое сочетание, самая сладкая пропорция. Не гигантский глоток, не сухое горло – пьешь медленно, наслаждаясь. Конечно, и этого становится мало – тогда нужен взгляд глаза в глаза. Тогда Теххи становится – другим, другой, другими...

Теххи вздрагивает – Макс касается носом ее шеи.

Залпом.

Холодно! – Теххи хохочет, огонек жаровни пляшет, а мир – мир меняется в одно мгновение. Было прохладно – стало тепло, эта его мантия согревает, как одеяло из овечьей шерсти, не замерзнешь и в холод. Было светло и просто – становится расплывчато-весело, солнечные пятна прыгают по стенам. Было умиротворение – теперь плещется внутри расхлябанное, глупое любопытство – узнать все и побольше, бесполезное и важное, страшное и красивое...

– Так почему трактир, леди?
– О нет, погибай от любопытства, сэр Макс! Не во все секреты тебе совать нос, правда же?

Теххи любит быть Максом. Это вкусно и ярко – так не бывает больше ни с кем. Даже самые полные, самые сочные, самые живые из ее посетителей... – мысль теряется раньше, чем додумывается, а вернуться к ней Теххи не успевает.
У Макса в голове настоящая карусель... У нее – тоже.

Для Ласти. Про Джо, Роуз и разговоры перед сном.

*

Грохот, грохот, грохот – и вдруг вопль.

Роуз снилось, что кто-то огромные черпаком пересыпал зерно из мешка в железную миску, а потом уронил миску на кафель – пронзительное дребезжание... Вот дурак, вот кривые руки...

– Если бы это был твой дом, ты бы повесила на дверь замок?

Замок? Роуз вяло пошевелилась – дремота отползла едва-едва, на несколько сантиметров, но этого хватило, чтобы разлепить глаза. Замок? Роуз удивленно поморгала.

Джоан в темноте походила не на человека, а на дитя нечисти. Эта синева на щеках – луна играется, пляшет в тучах, и эти ее волосы – смоляные змейки, танцующие на сквозняке... Роуз улыбнулась, сонно елозя щекой по подушке. Джо – красивая девочка. Как жалко, что не хочет быть ни девочкой, ни красивой.

...вопль повторился, прозвенел долгие несколько секунд и смолк. А зерно сыпалось и сыпалось. Джоан была близко – Роуз чувствовала ее дрожь. Чувствовала и радовалась – напряженное, готовое к схватке тело не дрожит вот так, мелко и неровно, это – хорошая дрожь. Это значит, что девочка не кинется прямо сейчас в нелепое пекло. Бытовое и бестолковое.

Но в самом деле, сколько можно шуметь? Роуз поджала губы. Эти люди и нелюди, сытые и согретые – ужасная головная боль. Заноза особого вида. Приходят – тише воды, а окрепнув, начинают отвоевывать территорию. Лемминги-одиночки, попавшие в гнездо. Роуз бы спустилась сама – разогнать дебоширов, проклясть не смертельно, но от души... Но сегодня не ее очередь. Кто там, Рысь? Вот и пусть отдувается.

Роуз едва заметно поморщилась от нового крика.

– Не глупи, Джоан, замок – ерунда. Если этим приспичит куда-то попасть, они попадут – их беда в глупости, не в слабости. Они бы сорвали дверь с петель или разнесли дом к чертям. – Да и не для того создавался дом – но об этом Джоан знает. Роуз натянула одеяло до самого подбородка. – Или не пришли бы вовсе. Так,
думаешь, было бы лучше?

Джоан закрыла глаза.

– Нет. Я тоже не стала бы запираться.

Роуз подтянула одеяло еще выше – до носа, спрятав усмешку. Ну конечно, Джоан. Смогла бы ты.

Для Ласти. ЦС. Про Дженни и Райана))

В какой-то момент всем было ОЧЕНЬ интересно, кто такой Райан, чем он занимается и почему. х) Поэтому он страдал от навязчивых шпионов.

*

– Что это ты здесь делаешь?
Дженни чуть на месте не подпрыгнула – вот же умеет подкрадываться!
– Я спросил.
Вошел, скрестив руки на груди. Ужасно недоволен, сразу видно. Но хмурость – это разве страшно? Дженни сложила посеревшую от пыли тряпку вдвое и улыбнулась через плечо:
– Привет, Райан. Здесь немного грязно. Я вот решила...
– Вон отсюда. Живо.
Даже в лице не изменился, надо же! Ох... Дженни потерла нос тыльной стороной ладони и все-таки чихнула. Нет, как можно жить в такой пылище?
– Ты видел? – она помахала у Райана перед носом грязной тряпкой. – Ужас! Как будто нарочно пол пылью обсыпали, куда ни ступишь – везде следы останутся!
– Вот и не наступай.
Райан улыбнулся в ответ – тоже умеет, оказывается – и от его улыбки у Дженни мурашки по спине побежали. Брр, да так хищники скалятся, а не люди! Ну неужели нельзя по-человечески?.. Дженни по привычке потянулась к полке со старыми кассетами – на них еще и порошок какой-то просыпали... Райан вздохнул громко и резко. Скомандовал – иначе и не назовешь:
– Уходи. У меня есть дела. У тебя тоже. Не это, – он кивнул с отвращением на тряпку, – а чем ты обычно занимаешься вместо того, чтобы проходить испытания... Можешь напоить Перо чаем – заодно передай, что мне надоели ваши игры в сыщиков-дилетантов.
Вот же грубиян. Дженни сложила тряпку вчетверо, потом разозлилась – скомкала и бросила на полку, уронив пару кассет. Ой. Ну и ладно, поднимет! Дженни прошла мимо Райана к выходу, недовольно кусая губы, но на пороге все-таки обернулась.
– И ты заходи на чай, Райан. – Вышло довольно сердито, но кто в этом виноват? – Когда отвлечешься от игры в Кукловода.
Райан только хмыкнул.

Для Альфера. Дом. Македонский, весна, простая загадочность х)

Не совсем заявленное, но... что-то.

*

Рукава липнут к коже – противно. Шерсть кусается и пахнет овцами, но земля пахнет гуще и слаще – остальное почти не ощущается. Он в последний раз вдыхает на крыльце, дергает дверь... И все-таки перевешивается через перила, выпрастывает руку из-под козырька. Капли падают на воспаленное – холодно. Щиплет.

Уйти, уйти, хочется уйти – прочь от дверей и окон, во двор – и туда, глубже... Он посасывает костяшки пальцев. Капли несладкие. Пресные – здесь, конечно, пресные. Там все иначе, там сама эта свинцовая губка, пузырчатая, разбухшая пропитана всеми возможными вкусами, там не угадаешь, что слизнешь с ладони – сахар или горечь. Уйти, уйти, там красиво сейчас – но он помнит свой зарок. Там ждет его только тогда, когда здесь он не нужен.

Дверь скрипит, коридоры мелькают. Дом ворчит, дом гудит. Подоконники текут, на полу лужицы, воспитатели подтыкают оконные рамы тряпками – думают не впустить это в Дом.

Он улыбается. Оно придет – не обязательно водой. Оно древнее и хитрое. Они не понимают.

Он заглядывает в пустой Кофейник и заставляет чашками поднос. Поверх чашек ставит сахарницу и вазу с леденцами – остальное растащили раньше. Все готовятся, все знают, что Оно придет надолго.

Все рады.

В одном из коридоров он встречает Курильщика – тот, хоть и выглядит недовольным, жестом предлагает поставить поднос ему на колени. Македонский медлит – он не любит делиться – но отдает поднос и шепчет "спасибо". Курильщик смотрит на него исподлобья.

– Отлично. Может, ты знаешь ответ.

Македонский кивает – почти не слыша бормотанья. Он слушает другое – глухую дробь, дребезг старых рам, свистящий вой... Он слышит, как ворочается и скрежещет темнота над Домом. Оно вот-вот придет...

– О, он все еще там... – Курильщик сидит, обхватив руками поднос. Сахарница подпрыгивает и норовит потерять крышечку. Курильщик не замечает – он негодующе глазеет на застывшего в дверях спальни Табаки.

– А, наши последние гости! Где тебя носило, а?! Смыться думал? – Табаки подмигивает Македонскому – Курильщик скрипит зубами. – А ты что, детка? Все дуешься? Ничего-ничего, полезно иногда пораскинуть мозгами!

– Меня достали ваши эти штучки! – взрывается Курильщик, вцепляясь руками в сахарницу. – Это моя спальня, я имею право войти! И если мне для этого надо пойти к Акуле...

– Да оставь ты эти свои фазаньи заскоки, фу-ты ну-ты! – Табаки подпрыгивает в коляске так, что звенят пуговицы на многочисленных жилетках. – Нечего изображать жертву! Вел бы себя как человек – никаких вопросов бы не было! А то сверкает тут глазами, медуза эдакая!

– Не хочу я отвечать на ваши идиотские вопросы!

– И сам себе редиска! – грозно изрекает Табаки и переводит взгляд на Македонского. – Вот стыдно такого гостю показывать, честное слово. Ну да ладно, с дитя спрос невелик, пусть себе сидит. Так, ладно, ты последний – скажи мне, добрый мой друг, сообразительный мой друг, – сахарница в руках Курильщика чудом не трескается, – кого ждем мы сегодня, открыв сердца и окна, чьих шагов эхо сладостным эхом отдается в наших разумных сердцах, чей голос да прольется над нами благодатью?

– Древнего, – тихо говорит Македонский, – из чьей ладони упал речной камень в темную воду.

– ...и разошлись круги, и нет им числа, – заканчивает Табаки, глядя в окно – стекло плывет, с подоконника капает. – Уже скоро.

Его глаза блестят – там свинцовая тьма и всполохи грядущей бури. Македонский чувствует, как спотели ладони. Табаки точно знает, когда...

– Психи, – бурчит Курильщик.

В спальне гомон и свежесть – и окна нараспашку. Македонский вдыхает что есть сил – воздух тяжел и густ. Уже скоро.

Для Сины. Мародеры х)

Далеко от заявленного, на самом деле, как-то легло. х)

*

В западной башне бьют часы – один, два... – и стая летучих мышей, секунду назад облеплявших стенки колокола, взмывает ввысь – кормиться. Это их время.

Один, два – колокольное эхо едва слышно в жаркой, как глотка дракона, гостиной. Сириус Блэк толкает дверь и выходит в коридор, не сняв даже галстук – потому что он может. Ворчат и сопят портреты, сипят и воют приведения, мяучит дурная кошка с треугольной мордой – Сириус Блэк, студент второго курса факультета смелых и отчаянных, идет мимо них всех, степенно цокая каблуками.
Мутное зеркало прячется меж портретов, но Сириус Блэк знает, где повернуть голову – не сбавляя шаг, он ухмыляется самому себе, как старому приятелю.
Когда его останавливает декан, положив на плечо узкую ладонь, он пожимает плечами: "Мне очень жаль, профессор". Он смеется – беззвучно. Просто потому что может. Он может все.

...Рем выходит из гостиной, натянув три свитера и сутуля спину под их колючей тяжестью. Рем хочет дышать – ему все еще тесно в спальне с четырьмя соседями и душно в гостиной, нагретой чуть ли не до пара на стеклах – не трескучим камином, а дыханием сотни человек. Он идет бесшумно – это он умеет.
Во дворе он садится на траву в корнях облетевшего клена и закрывает глаза. Мокро, прохладно и тихо. На нос садится мотылек – щекотно от лап и пыльных крылышек. Он улыбается. Здесь ему хорошо.
Когда над ним склоняются преподаватели, он спешит вскочить, а разглядев обеспокоенные лица, опускает глаза: "Мне очень жаль, профессор". Он знает, что они не поймут.

Ух-х! Мантия велика и путается в ногах. Джейми закутывается, как султан из книги с маггловскими сказками. На диване перед камином он находит бесхозный – чем только не разбрасываются! – ремень и подпоясывается. Так лучше. Улыбка не слезает с лица, как ни старайся – ну и гиппогрифова мать с ней!
Пинками отодвинув неподатливую дверь, он вываливается в коридор. Мантия елозит по носу – смешно.
– Люмос! – шепчет он, но тут же поправляется: – Нет-нет, Нокс!
Он слышал, в подземельях живут вампиры, прямо за классом зельеварения. Слизень вытягивает яд у них из клыков, а кормит их кровью книззлов...
Джейми мчится по лестнице, не слыша топот – там, внизу, его ждет веселье.
Когда деканша принимается его отчитывать, он досадливо чешет лоб и радуется, что успел стянуть мантию и спрятать за горгульей. "Мне очень жаль, профессор!" –
тараторит он, не слыша толком, в чем его упрекают. Через две двери – вампиры, и как же обидно не успеть!..

...эхо проносится над школой. Три глухих удара. Питер высовывает голову в проем – снаружи огни, пыль и тьма. Он переступает порог и топчется на каменных плитах – тапочки мягкие и неслышные. Он долго стоит просто так, тяжело дыша и утирая пот мятым, но чистым платком. Сердце колотится часто-часто, как у грызуна – ему страшно и радостно.
Он дойдет до класса заклинаний – и обратно. Только туда и обратно. Он дойдет. Он... он ведь может?
Когда он попадается, он почти счастлив. Ужас забывается в тот же миг, как в грозной тени в конце коридора он узнает профессора трансфигурации – тени и шорохи больше не пугают. Он говорит: "Мне очень жаль, профессор!" – и наслаждается враньем. Теперь он горд. Он ведь смог – он не хуже... их.

запись создана: 30.04.2015 в 23:13

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра