Пирожки
так сказал епископ буду
души грешные спасать
час прошел два суицида
ну блять
там в кустах возня и крики
что же там не взять нам в толк
ах не бойтесь это просто
норфолк
вот смотрите тут мятежник
что с ним делать мой король
ой убить обнять не знаю
пусть пока что постоит
сын жениться наш не хочет
ладно к черту этот брак
все отмена СТОЙТЕ МАМА
КАК ТАК?!
БОЖИЙ СУД ПУСТЬ ВСЕ РЕШАЕТ
достаем мечи аминь
иисус ворчит достали
волю вам на кой я дал
вот дилемма очень сложно
куртуазная беда
лучше чтоб отец один был
иль два
что за звук там бой иль ссора
слышу лязгает металл
пфффф опять меч у кого-то
упал
Кусочки текста, осторожно, возможен ООС
День солнечный и теплый, что в Лондоне редкость, но солнцу, посланному господом в утешение уставшим от зимы горожанам, не высушить мокрых ног.
И не утешить матушку, когда возрыдает та, увидев, что платье у дочери от колен и ниже потяжелело от воды и глины.
— Где моя перчатка?
— У меня, — Томасу удача изменила совсем уж подлым образом, он вымок до макушки, но вода словно смыла лишнюю угрюмость, и он улыбается, убирая с лица налипшие волосы.
— Отдай, бесстыдный вор.
— Отдам, коли поцелуешь.
— Поцелую, коли на крышу часовни залезешь и Деву Марию о том попросишь.
Лишь тень от улыбки остается на его лице.
— Слова богохульницы я слышу, — говорит он, прищурившись, и его слова зажигают румянец на девичьих щеках. И в самом деле, можно ли о таком вслух, да и мыслью — и той нельзя. Но миг проходит — и вновь Томас весел: — А ты сама молись, чтобы услышала меня святая дева, ибо покуда не услышит — не спущусь.
— Да стой же ты!
Но миг упущен: этого рыцаря уже не остановить ни словом, ни мечом, ни огнем небесным. С той же лихостью, с какой выходит он навстречу противникам с оружием наперевес, мчится он к часовне, даром что пара минут до нее, старой, мрачной, и служит там глухой ворчливый старик, отец Августин.
Изабелла стоит, прикрыв рот ладонью; ее душит смех. Господи, мать моя, однажды ты узнаешь обо всем, что происходит, когда дочь твоя должна гулять с другими девицами, — о том, как утром сегодня поспорили, через ручей широкий кто сможет перескочить, и о том, что люди-то спорили, а кони взбрыкнули, — узнаешь ты и проклянешь мое недоброе имя.
— Юноша! — голосит священник, которому не вовремя вздумалось возвращаться в часовню. — Проклятый ты безумец, громы на твою голову, а ну упади предо мной и покайся немедля!!!
— Сию минуту, отче, еще только немного! — кричит ему Томас, и нет сомнений — достигнув колокольни, он немедленно спустится обратно и действительно падет на колени перед стариком и горячо попросит о прощении.
И тот его, сомнений нет так же, простит. Но пока — солнце, проклятая часовня, ругань вперемешку с ветром, и смех, который не сдержать.
Как же его не любить, Господи. Как не любить.
*
— Ты не станешь его женой. Ты станешь моей. Я вызвал его на бой. Это дело решенное.
Когда приезжай Йорк, он в ожидании встречи расхаживал по саду, хмуро разглядывая шелковистый клевер, словно тот его в чем-то посмел обмануть; Томас стоит прямо, положив руку на меч, и у него лицо того, кто уже выиграл бой.
— Думаешь ты, Йорку сил недостанет? Он силен и опытен.
— Никак ты сердцем за него? — он отступает на шаг, задрав подбородок.
— Не неси чепухи.
— Тогда меня благослови на бой, а не его, и со мной пойдешь к алтарю, — это не просьба вовсе, это словно приказ сюзерена к своему вассалу, и велика воля его, но не зря Изабелла прыгала с ним через ручьи, уж она его лицо знает — если посмеет она ему сейчас отказать, смертельно он будет обижен.
Вот упрямец же, с таким упрямством — ну как не победить.
Изабелла делает шаг к нему, на миг положив руку ему на сердце, и, сняв брошь с платья, закалывает ему на воротник.
— Благословляю, — касается щеки ладонью, — пусть воля господня свершится, Томас.
*
— Не отступлю, — горячо шепчет он ей на ухо, и в крепких руках его не шелохнуться, даже если бы и захотелось ей. — Пусть проиграл — не отступлю.
— Воля господня была такова, — шепчет она в ответ, и жжет щеки румянец. Кольцо на пальце словно ледяное. Она поднимает голову — у него темные, бездонные глаза, и лицо его наполовину скрыто в тени. — Но моя — иная.
*
Тропинка, извилистая, укрытая тенью огромных вязов, дарует прохладу. Изабелла идет, не торопясь, лицо еще влажное после того, как она умылась в ручье. Ужасно жаркое лето выдалось в Йорке.
Один изгиб, второй, вот вырос на пути гигантский валун, сотни лет здесь пролежавший. От него до поляны, где остался Эдди с нянькой, совсем немного...
— Господь милосердный, — срывается с губ.
Изабелла, сама того не замечая, прибавляет шаг. Солнце слепит, но как не узнать эту фигуру там, под сенью деревьев.
— Ваша милость, возможно, вам не стоит... — лопочет нянька, но куда там герцогу Норфолку
слушать, что ему говорят.
— Держи ровно, как мужчина, — говорит он, не понижая голоса, как обычно делают все, кому доводится оказаться рядом с хрупким еще четырехлетним Эдди. — Или силы в руках мало и не воин ты, а кукушонок немощный?
В руках у Эдди — настоящий меч, и если воткнуть этот меч в землю, Эдди не достанет до него макушкой.
Эдди смотрит на блестящее лезвие, округлив глаза, и держит рукоять двумя руками.
— Герцогиня, о, слава богу! — всплескивает руками нянька. — Я сказала герцогу, что вы не велели, но...
Изабелла невпопад машет рукой — замолчи, замолчи. Эдди так увлечен, что ее даже не замечает.
— Ну? — ровно гудит Томас у него над ухом, и Эдди, как завороженный, говорит:
— Сверкает. Красиво.
Томас моргает и, помедлив, забирает оружие из рук ребенка и досадливо удивляется:
— Да в этом разве толк? Герцогиня, рад приветствовать. Проезжал мимо, — с годами речь у него стала короче и четче, да и сам он — куда сдержаннее, и Изабелле достается только кивок и тень улыбки.
Она сама успевает только кивнуть, все еще сбитая с толку произошедшим, когда Томас, убрав за пояс меч и коротко и быстро откланявшись, удаляется.
— Мам? — Эдди берет ее за руку и смотрит вслед Томасу большими глазами. — Это кто был?
— Это, — Изабелла делает вдох и медленный выдох, — герцог Норфолк. Достойный человек и прекрасный рыцарь.