[novoegnezdyshko]

А еще хочу штуку.

Я буду писать драбблики! А если есть тут желающие покидать заявки, я буду рада. Фандомы разные, предлагайте. ГП точно, Фрай, Олухи, сериальчики типа Шерлока и т.д., ориджи можно, что-то из ролевых наших с вами - тоже. Я очень хочу писать. х)

Алекто. Ревность, четвертый курс, что-то странное

“Он с Сарой Томпсон с пятого курса, — говорит, хихикая и пряча нос в красном шарфе, противная Грейс. — Они там у озера гуляли… И не только! Он так ее за руку держал, чт-а-а-ай!”
Грейс — дура. Алекто даже не старается — палочки касается кончиками пальцев и нашептывает мысленно какую-то ерунду. На лице у идиотки вздуваются волдыри, она пронзительно визжит, но Алекто уже хлопает дверью спальни. Палочка горит в кармане.

...У Сары этой Томпсон дурацкая синяя беретка и красная помада. Каблуки остроносых туфлей тонут в ноябрьском месиве, но засранка упрямо семенит за Амикусом. И цепляется за его руку. И они смеются.
У брата на левой щеке румянец, а на правой — он же и след от помады.
Алекто смотрит на этот след, на две руки — в пушистой варежке и в черной кожаной перчатке. Сцепленные. Ветер треплет темный тяжелый плащ. Палочка в кармане теплая; пальцы ложатся иначе — непривычно. Но Алекто очень нравится.

— Я слышала, ты теперь с моим братом, — Алекто светло улыбается, привстает на носочки, заигрывает. Посмотри, дура, как я рада. Неужели откажешься поговорить? — Он такой хороший, да?
— А… ну да, — дура-Сара смущается, но вся дрожит от удовольствия.
— Вы уже целовались? — Алекто доверчиво берет ее за руки, мышцы на лице напряжены — ах, эта проклятая улыбка наивной дурочки! — и шепчет: — Он хорошо целуется, да? Ну скажи?
Они в коридоре одни. У Сары влажные волосы только после купания, в руках сверток из розового полотенца — ванная старост за углом. Сара пахнет ягодами и травами.
— А я тоже хочу, — Алекто перехватывает нежные теплые запястья и на секунду прикасается к удивленно распахнутому рту.
Тепло. Помады нет. Ничего особенного. Что он нашел?
— Империо. — Алекто больше не улыбается. — Иди назад в ванную, молча, и делай все, что я скажу.
Посмотрим, какая ты.
Посмотрим, насколько ты хороша. И сколько выдержишь.

Рита. Доркас. Нежность и не-сенсация. Доркас - член ОФ, Рита понимает

— Милая, это что?
— Птичка. Вам не нравится?
— Очень красиво. Это орел?
— Нет. Феникс.

У Доркас очень смешливые глаза. Светлые, вечно прищуренные и искрящиеся. Она не создана для серьезных мин.
Создана для ярких струящихся платьев, заливистого смеха и вот таких выставленных напоказ секретов.

— И давно это с вами?
— О, о-очень давно. А что именно?
— Ваш… Огненный характер.
— Я такой родилась. Греция, солнцем даже кровь напитана.
— Могу я потрогать?
— Вы можете потрогать все, что вам хочется.

Доркас — это язык намеков. Как гулять вдвоем по заколдованной тропинке в жарком летнем саду, земляная широкая змея петляет, изворачивается, и мелькает меж еловых лап подол мантии… Не успеешь догнать — потеряешь.

— Вы настоящая сенсация, милая.
— Мне уже начинать бояться?
— Ну что вы. Это мне придется сжечь мое перо.
— О, дорогая, к чему такие жертвы?
— Боюсь не сдержаться.
— Подождите, это не последняя сенсация, которую я вам подарю.

Перышко щекочет светлую шею — сегодня оно рождает не сенсации, а визг и хохот. Чернила застыли на кончике темной каплей. Засохнуть не дает заклинание, пролиться — новое желание оттянуть сенсацию.

Куда-нибудь.
До конца войны.

Рысь. Гость.

— Еще раз. Не понял. Что ему нужно?
— Приют. Он сирота и пришел… ну, в приют.
Рысь тупо смотрит на мелкого пацана с вихрастым затылком и пытается сдержать зевоту. Третий раз уже переспросил. Понятнее не стало. Это он настолько отупел за прошедшую ночь, или это правда звучит как полная фигня?

— А у нас тут… по его мнению... благотворительное заведение?
— Он говорит, так по закону положено. Это юридическая норма. Дети — в приютах, воры — в тюрьме…
— Утки — в пруду, — бурчит Рысь. На мелкого косится: это с каким-то пор у нас такие важные слова пошли в ход? Вместо “э”, “че” и “анутипа”?
— Он говорит, что у вас сердца не хватит выгнать ребенка на холод, — флегматично продолжает мелкий. — И что ему идти некуда. И что он все равно своего добьется и у вас тут, если надо, неделю под окнами просидит.
Не, ну каков красавец.
— А еще он уже там с Роуз пьет чай у вас в мансарде.
А-а-атлично.

Рысь уже видит, как у него пройдет ближайший час, и отчаянно мечтает это время промотать. Сунуть карандаш в невидимую заевшую кассету и прокрутить. Мелькнет там теплая виноватая улыбка Роуз и ее же твердый взгляд; серьезное лицо Александра, который непременно спросит “а на самом деле, что говорит закон?” — и придется возиться с этим проклятым законом; печальное лицо невидимого гостя — представляются почему-то веснушки и темные глаза; шепотки в рядах приютских — что, как, чем кончится?

— Она вас ждет, — нудит мелкий и наконец-то удаляется.

Рысь отступает к стене, устало прислоняется. Приют ворочается в старых камнях, спрятанных под дешевую темную краску, и понимающе ласкается.