"Лисье чадо". Продолжение.
10-12 главы тутwww.diary.ru/~novoegnezdyshko/p203305452.htm.
6-9 главы тутwww.diary.ru/~novoegnezdyshko/p197127516.htm.
1-5 главы тутwww.diary.ru/~novoegnezdyshko/p187990187.htm.
А корабль тем временем подходит к берегу. х)
Глава 13.
*
...твою мать!
От неожиданности Сириус дергает локтем, задевая початого "Огдена". Яростный звон, всплеск...
Цокот осколков по полу. Глухой стук и ремусово "Сир... Мерлин!".
Скрежет, топот ног... Точно окунул голову в колодец – вода нещадно давит на уши, звуки гулкие. Не вдохнуть. На несколько мгновений, пока в ушах неистово гудит пчелиный рой и виски словно тисками сжимает, Сириус перестает различать слова. Череп распирает изнутри, точно там пенится что-то густое. Щекочет нос как от пороха, вдох застревает в глотке...
Секунда, другая – и тиски спадают.
Сириус ошалело трясет головой и вытаскивает пятку из лужицы огневиски. Неужто от старины "Огдена" так пробрало?..
– Сириус.
Но стоит повернуть голову на голос, становится очевидно: пинта ядреного алкоголя не при чем. Что...
Сириус вскакивает из-за стола и на неверных ногах ковыляет к Ремусу.
Думается отвратительно туго и не словами. Пока из комка мыслей вылепляется одно простое "что это, черт возьми?", Сириус успевает опуститься на корточки рядом с Ремом и задохнуться, моментально узнав распростертого на полу мальчишку. Рем тоже молчит, но осторожно касается влажного лба, приподнимая белесую от пыли челку, и мизинцем очерчивает красный контур шрама-молнии.
Скомканные мысли шевелятся и расползаются змейками по черепушке, каждая в свой закуток. Сириус ловит за хвост одну - с какой это стати шрам выглядит точно свежий? Ну, положим, в суматохе не до лечебных мазей было, но такие раны заживают за неделю, оставляя только белые бороздки, разве не так?.. Но это и неважно – важно, что мальчишке здесь быть не положено. Откуда? Сириус спрашивал – Рем не поддерживал с мальчиком никакой связи. Глупость, ворочается злая мысль, дурь и безалаберность, вот так-то ты отплатил Джеймсу! Но и это – неважно. Не сейчас.
– Шрам, – констатирует Ремус очевидное, и Сириус отвечает тем же:
– Это Гарри. Он...
– Без сознания. Я проверил.
– Ну так приведи его в чувство, черт возьми!
Ремус качает головой.
– Я пытался. Ты просто не видел.
– Так попытайся еще!
Ремус вздыхает – как всегда, когда его заставляют делать что-то заведомо бесполезное – и произносит заклинание. Заклинание нехитрое, один взмах – и вот мальчишка должен захлебнуться воздухом и открыть глаза... Он и правда захлебывается – а Сириус отшатывается, вскрикнув от боли.
– Он не приходит в себя, – голос Ремуса доносится словно из толщи воды – снова. – Сириус? Что с тобой?
– Погоди.
Сириус садится спиной к стене и трет ладонями лицо. Несколько секунд – и в голове становится ясно, от спутанности мыслей, от гулкости колодца не остается и следа. Снова. Черт возьми. Удивляться нечему, если подумать – после стылой камеры и вечно голодных тварей, после тонны сводящих мышцы волн он то и дело проваливался в забытье. Чаще в человечьей шкуре – но и у Бродяги звенело в ушах так, что лапы подкашивались. Сириус с силой проводит по щекам и вздыхает. Нет. Это не то. Это...
– Рем, это какая-то ментальная дрянь. Это все... эта связь.
Он злится заранее – ждет, что Ремус усомнится, что придется опять что-то доказывать, опять выстраивать длинные какие-то цепочки, вылеплять из комка мыслей что-то внятное... Но Ремус хмуро кивает – и только.
– Я мало понимаю в ментальных искусствах, – просто говорит он. Смотрит настороженно – и по его напряженности Сириус понимает, что последует дальше. – Мы должны... Ты не будешь в восторге, но нам нужен Дамблдор. Я не знаю лучшего
мастера, да и...
– Не объясняй, – отмахивается Сириус. – Я понимаю. Встретиться со стариком – это с самого начала был лишь вопрос времени. Сам подумай? Идиоты-авроры могут сколько угодно рыскать по лесам, но если старик захочет, я буду в его руках через минуту.
Ремус темнеет лицом и отворачивается, поднимаясь на ноги. Мальчишка на полу дышит ровно и тихо – точно валяется в постели, скинув во сне одеяло, а не лежит, упираясь лопатками в жесткий пол. Сириус разглядывает его, пока Ремус возится с порохом, непослушными пальцами открывая туго затянутый мешочек – пороховая ваза, которая стоит обычно на каминной полке, теперь валяется в углу – скинули в суматохе.
Увидеть чужими глазами чужое отражение в запотевшем зеркале – это совсем не то же, что смотреть на живое лицо в саже и пыли, на эту лохматость, на нелепые сапоги – ошметки грязи по всему полу, надо же, словно он не рухнул, едва вывалившись из камина, а успел потопать по всей комнате... Гарри носит очки, а на сумку прицеплен значок – лев на красном фоне. Мерлин, как же давно он этого не видел...
– Он может помочь, Сириус.
...Сириус дергается и понимает – он улыбается. Трясет головой – наваждение неохотно сползает – странное какое-то чувство, тихий восторг, с чего вдруг? Он поднимает глаза на Ремуса и мрачно отзывается:
– Может. Это верно. Всегда мог.
Ремус кидает порох в камин. Рука у него дрожит.
*
– ...это всего лишь шоколад. Ничего страшного, правда? Съешь кусочек.
Съесть кусочек? Рука сама тянется к измятой серебристой обертке, нащупывает холодное и гладкое и отламывает. Треск. Джинни моргает – шоколадный треугольник на ладони. Растает, наверное, если так держать.
Кто-то посмеивается над ухом.
– Съешь. Сразу станет легче.
Легче? Джинни засовывает треугольник в рот и ждет несколько секунд, ощупывая языком острые уголки. Фу – морщится. Горько. Горько и вязко. Это разве шоколад? "Да, – отвечает Джинни сама себе, – конечно, шоколад. Взрослый. Мама такой любит. И тетка Мюриэль. Гадость".
– Ну, как дела?
Джинни неопределенно пожимает плечами и поднимает глаза. На нее смотрит человек и улыбается едва-едва, словно не нарочно. У него бледное и тонкое, какое-то сдутое лицо, щетина и седина в лохматых волосах. Он напоминает то ли какого-то соседа-маггла, с которыми папа обожает поболтать о двигателях, тракторах и охотничьих ружьях, то ли министерского служащего, какие вместе с папой приходят иногда на обед... Джинни его не боится.
Совершенно точно знает, что прежде его не встречала и что должна волноваться, но на волнение попросту нет сил. Незнакомец – ну и что, чужой дом – ну, это как зайти в гости... Джинни глупо хихикает: да ей лень переживать, вот и все! Словно она готовилась до изнеможения к экзамену по Чарам, а утром встала с постели совершенно пустая, в мыслях – ни следа опасений, лишь латынь и пустота.
От шоколада хочется пить, и Джинни думает попросить воды, но вместо этого подскакивает, точно кошка, и свешивается за спинку дивана, взглядом шаря по полу. Пустота разлетается на части – точно дает трещину и лопается стеклянный шар вокруг нее. Осколки летят наземь – да как ты можешь сидеть! как ты не помнишь! здесь опасно! здесь же все красное! здесь же все...
По чистому, ни пылинки в углу не видать, полу. Память недовольно ворчит, скребут кожу осколки – здесь все было не так! обман! берегись!
Человек вздыхает тяжело и свистяще. Простужен, что ли?
– Ну, шок, кажется, проходит. И слава Мерлину. Посмотри, – человек кивает в сторону камина – там на табуретке сложены горкой битые глиняные кусочки и цветные бутыльные стеклышки, – я все здесь убрал. А это осталось только починить. Стоило заняться этим всем прежде, но было не до чистоты... Вот, возьми еще.
Обертка из фольги шуршит у него в руках. Джинни мотает головой. Нет уж, хватит с нее этой пакости. Хуже лакрицы.
– Как знаешь. Может, теперь ты скажешь, как тебя зовут и как ты сюда попала?
Говорить тоже лень. Джинни понимает это, когда глоток воздуха со свистом вылетает изо рта, а звуки остаются где-то на донышке, словно в гигантском чане – никаким черпаком не достанешь до этого дна. Джинни поворачивает голову в сторону камина. Ей вдруг становится холодно и неуютно.
Как будто она просидела несколько часов, таращась на огонь или на дождевые тропинки на стекле, а потом раз – и ее позвали по имени.
Такое частенько случалось в этом году – после того, как Том беседовал с ней.
Джинни в упор глядит на худого, по-мышиному потрепанного человека, но он только честно смотрит в ответ. Протяни руку, коснись – и ничего не будет. Ей бы никогда в голову не пришло коснуться Тома – это было опасно, хоть он и назывался другом.
Человек вздыхает, прячет в ладонях лицо, сутулит плечи – словно очень устал, устал весь, целиком. Как папа иногда – не появляется дома несколько дней, а потом приходит, садится на стул, не снимая плащ – а колпак с него стягивает мама, даже не ругается – и молчит. Молча ест – в одежде и не вымыв руки, а потом уходит в амбар – к железкам. Наверное, не сиди она здесь, и этот человек занялся бы "железками" – своими.
– Хм. Наверное, ты не помнишь, но я уже говорил... – Человек видимым усилием переводит взгляд на нее и пытается улыбнуться – от его улыбки хорошо. Том улыбался не так – к Тому всегда хотелось прижаться, сильно-сильно. А к этому не хочется – с ним просто спокойно, хоть тревога и скребется где-то внутри. – Я уже говорил – все в порядке. Ты увидела кровь и испугалась, а когда пришел я, испугалась еще сильнее. Помнишь?
Джинни кивает – да, она помнит.
– Хорошо. У тебя случился всплеск стихийной магии – знаешь, что это?..
Она снова кивает – ну конечно, она знает. "Аффективные магические всплески" – так называет это папин знакомый колдомедик – доктор Свон, кажется? Он говорит странно и много, про колебания магического вещества, про дефекты стенки магического ядра, но ясно одно – ему эти всплески не нравятся, и маме не нравятся, ее ведь потому и потащили к специалистам.
Джинни морщит нос – а ее и не спросили, хочет ли она... Стенку без дефектов, тьфу! Но даже скажи она, что ей жуть как нравится нагревать молоко прикосновением и поджигать сухую траву на заднем дворе, что Фред и Джордж теперь смотрят на нее с уважением, когда она снимает запирающее заклинание с сарая легко, точно паутинку смахивает – мама только разозлится.
– Отлично, – человек ловит ее взгляд и удерживает. – Этот всплеск спровоцировал шок – тебе, наверное, кажется, что ты только-только проснулась, но ты не спала и не теряла сознание. Это только шок. Ты скоро придешь в норму.
Слова зачерпываются с самого дна – совсем мало, точно чайной ложкой:
– А может, вы меня прокляли.
– Зачем это?
– Не знаю. Это у вас кровь на полу.
– Справедливое замечание. – Человек выпрямляется – улыбки больше нет. – Это кровь плохого человека. Он преступник. На его руках крови куда больше, чем ты видела на полу. Но все в порядке – он теперь там, где и должен быть. Авроры за ним... присмотрят.
Ужасно хочется пить. Во рту сухо – в колодце со словами тоже. Джинни хочется напиться холодной воды и уснуть, но она выдавливает последние капли – самое важное:
– Где Гарри? – выходит жадно и звонко.
– А-а! – Человек подается вперед, лицо его озаряется пониманием, становится глаже и живее. – Выходит, ты пришла через камин? Я-то решил, ты забрела из деревни. Отсюда до поселения далеко, но время от времени кто-то заходит – чаще сквибы, им иногда непросто отвести глаза... Погоди-ка. Наверное, ты дочь Артура? Джиневра?
Она почему-то колеблется, но этому человеку ответ и не нужен – он кивает сам, подтверждая догадку, и поспешно говорит:
– Гарри в порядке, – и, словно понимая, что расспрашивать она не в силах, продолжает сам: – Это не его кровь. Не бойся. Гарри здесь нет – его... увел профессор Дамблдор. Им нужно поговорить кое о чем. Ох, Мерлин! Тебя, наверное, давно ищут. Профессор отправил письмо твоим родителям, но упомянул только Гарри... Я отведу тебя домой, хорошо?
Джинни облизывает губы.
– Хорошо.
*
...запахи не те. Запахи не те, не те, не те! Нос возит по ткани – твердое, сухое, жесткое. Не то, не то. Было мягкое, пахло кухней и пылью, старыми тряпками пахло, а это пахнет... чернилами? Точно-точно, чернилами, школьными, если повозиться, можно и засохшее найти – вот, вот оно, пятно...
За что-то цепляются коготки, трясешь-трясешь лапой. Сонно, как-то сонно и похмельно – если налакаться остатков темно-рыжего из забытой на столе стопки, проснешься с такой же тяжестью в теле, лапы станут неповоротливые, хвост – неподъемный...
Голоса.
– ...ты же понимаешь, это не в моей компетенции, Ремус. Я не всесилен. Без вмешательства Аврората...
– Я слышал вас, Альбус. Без вмешательства Аврората не обойтись. Вы правы. Но Аврорат однажды ошибся. И ошибется снова, если им не принести решение на блюдце!
...что? Невозможно.
– Как ты себе это представляешь, мальчик мой? В твоих словах есть смысл, но доказательства не достать из воздуха.
– Из воздуха – нет, но эта тварь не могла провалиться сквозь землю! – Третий голос просачивается сквозь темные складки пропахшей чернилами ткани – от него шерсть встает дыбом.
Нет.
Нет, нет.
Этот голос не может звучать – не здесь!
– Разумеется, Питер Петтигрю не мог исчезнуть бесследно, и если он жив, его след рано или поздно найдут...
– Директор, за тринадцать лет вы и волоска с его драного хвоста не нашли! – Проклятый голос срывается на крик – и в жилах стынет кровь.
– Сириус, тебе стоит взять себя в руки.
– О, правда? Это все, что мне стоит сделать?
– Сириус...
Начинает пульсировать все тело, дрожь прокатывает по позвоночнику и остается в лапах.
– Что? Что ты хочешь, чтобы я сказал, Рем? Что я верю в благородство и расторопность министерских кретинов?
– Я хочу, чтобы ты не бросался на человека, который может тебе помочь!
– Моя благодарность не знает границ, черт возьми!
– Мерлин...
– Оставь это, Ремус. Сириус прав – помощь непозволительно опоздала. Мне жаль, Сириус. Однако вся эта история не терпит отлагательств – необходимо начать поиски как можно скорее, и глаза и руки опытных авроров не окажутся лишними. Нам будет непросто понять, что произошло между тобой и Гарри, если мы будем лишены возможности действовать свободно.
– Но вы сказали, что не можете гарантировать, что на время следствия Сириуса не отправят обратно в Азкабан.
– Верно. Нельзя исключить эту возможность, к сожалению. Я могу лишь постараться... убедить следствие смягчить условия. В отсутствие подозреваемого – я имею в виду Питера, конечно – это большее, на что можно рассчитывать.
...он слышал достаточно. Грудная клетка колотится о пол – сердце с трудом выдерживает, по телу распространяется жар. Крысиное тело не справляется. Питер с трудом сдерживает обратное превращение – ему нужна минута. Еще только минута.
Он хрипит и ворочается, пытаясь выбраться наружу – не понимая толком, где он и почему, он бессмысленно перекатывается в темноте и скребет лапами по жесткой ткани. Нюх подводит – он не чует, откуда просачивается в темноту свежий воздух, ему кажется, он дышит собственным страхом.
Он тыкается наугад, и вдруг в глаза бьет свет. Он тупо кидается вперед – там, там выход, там...
Он истошно пищит – коготок цепляется за уголок ткани и чуть не вылезает из кожи. Боль и ужас застят глаза, он видит мелькание цветных пятен словно в тумане и слышит:
– Это же...
– Хватай!
Вспышка. Он понимает, что опоздал.
Глава 14.
*
– Сириус?
...
– Бродяга.
...
– Ты здесь?
...
– Ну ладно.
*
– Сириус, помнишь, ты говорил о каком-то заклинании, которое приклеивает человека к стулу?
...
– Как там оно произносится?
...
– Второе слово. Я не помню...
...
– Рон хочет опробовать на Фреде и Джордже. Они его достают.
...
– А как насчет другого? Которое – ну, не связывает язык, а делает так, что ты болтаешь без умолку всякую ерунду – просто звуки, какое-нибудь "крякринтрба", ну, ты помнишь?
...
– Ох...
*
– Я тут подумал. Тетя Петунья как-то пожаловалась, что я в детстве много кричал по ночам. Ну, почти не спал. У Дадли, она говорила, тогда еще резались зубы, и она ужасно выматывалась.
...
– Можешь не отвечать. Я вот подумал – наверное, это тоже из-за нашей связи. Не зубы Дадли, а мои ночные кошмары. Ты ведь тогда... Ну, только попал... Туда.
...
– Но ты, наверное, не хочешь говорить об этом. Я понимаю, ладно.
*
– Я получил твое письмо, Сириус. Сова выглядела немного потрепанной... Ну, на самом деле, она была едва жива.
...
– Но это ничего, Джинни обещала откормить ее вафлями с молоком. Но ты не возражаешь, если я отправлю ответ с Буклей?
...
– Это моя сова. Белая. Очень красивая.
...
– Ну, значит, ты не против. Отлично.
*
Жди – легко сказать! Часов в палате нет, а вид из окна обманчив – пока Гарри бродит по палате, пытаясь хоть как-то скоротать время, снежные шапки успевают вырасти на черепичных крышах, утонуть в темноте и появиться вновь. Палата словно намеренно сводит с ума – эти пчелы, это дурацкое окно, эта, черт возьми, запертая дверь!
Гарри останавливается у постели, с отвращением косится на нетронутую еду. Овсянка с джемом, тосты и какао – за все это время овсянка ничуть не заветрилась, тосты не остыли, какао так и дымится. Все заколдовано. Может, и дверь зачарована – не откроется, пока он не съест все это?
Фу. Неужели непонятно – ему не до еды! Что тосты жевать, что кусок простыни – все одно. Где этот... доктор Виллоу?
От нечего делать Гарри подходит к двери снова – дергает ручку, зная заранее, что смысла в этом нет.
– Вот же дерьмо! – он со злостью пинает дверь ногой – и чуть не получает дверью по лбу.
Он отскакивает к стене. В палату входит, покашливая, человек – желтая мантия и прямоугольные очки с заляпанным точно чернилами правым стеклышком. У человека короткая и пышная, кустистая какая-то борода – Гарри мигом понимает, кто перед ним. Вот черт.
– Простите, – бормочет он.
Человек хмыкает и закрывает дверь – Гарри успевает разглядеть только мозаичную цветную плитку и возящихся у ног медсестры малышей. Доктор подходит к постели и снимает карту со спинки.
– Как самочувствие... Гарри? – как-то рассеянно читает он. Рассеянность эта – во всем, начиная от выражения лица и пятна на очках и заканчивая измятой, натянутой словно в спешке мантии. Наверняка у него еще и крошки в бороде. Или фантики. Гарри подходит ближе.
– Я в порядке. Вы же доктор Виллоу?
Будет неудивительно, если этот доктор и имя свое не вспомнит, думает Гарри, но доктор – черт... – отзывается довольно живо:
– Ну разумеется! Забыл представиться. Когда мы виделись в последний раз, Гарри, ты был без сознания. Это даже нельзя назвать "виделись", на самом-то деле, ха! Это я тебя видел. Так ты говоришь, ты в порядке? Это просто прекрасно. Расскажи-ка, что тебе снилось?
Снилось? Разве это обычно спрашивают у пациентов? Гарри в недоумении топчется на месте. Но, в конце концов, это не маггловская больница, верно? Здесь все немного... нетипичное.
– Э-э... – Он честно пытается припомнить хоть что-то. – Не знаю. Ничего не помню. Это важно?
– Ну разумеется, это важно! С какой стати мне иначе интересоваться твоими сновидениями, скажи-ка на милость?
– Хм... из вежливости?
– А ты очень часто начинаешь разговор с вопроса "что тебе снилось?"
– Никогда не начинал, – честно отвечает Гарри.
Доктор не поднимает глаз от карты, выражение растерянности на смешном его лице уступает место сосредоточенности – теперь он не выглядит человеком, натянувшим спросонья мантию колдомедика.
– И правильно. Иногда это весьма личный вопрос, поверь мне. – Вздохнув, доктор снимает очки и вытирает стекло рукавом – точно только теперь заметил, что слеп на один глаз. – Но в нашем случае, Гарри, утаивать сновидения даже самого интимного характера – плохое решение. Ты и без того поставил в тупик десятку лучших британских колдомедиков.
– Я? – тупо переспрашивает Гарри. Доктор только кивает и, водрузив очки на нос, продолжает читать. Любопытство жжет язык – смолчать просто невозможно: – О чем вы, сэр? В какой еще тупик?
– Обыкновенный тупик, – невозмутимо поясняет доктор. – Теоретическая медицина волшебного мира не знает из него выхода – ну, на данный момент. Ты – уникальный случай. – Он на секунду отрывается от чтения и подмигивает: – Но тебе не привыкать, а?
Не очень-то это смешно! А ведь он и не подумал удивиться тому, что ни медсестра Грин, ни этот доктор и бровью не повели, прочитав в карте его фамилию. Дурак. И разглядеть шрам они не пытались... А теперь – ему не привыкать, видите ли! Начали делать вид, что Гарри – самый обычный пациент, вот и продолжали бы! Так нет...
Руки чешутся взять с подноса кружку и швырнуть в дурацкую стену. Гарри только плюхается на кровать и раздраженно предлагает:
– Может, тогда вы скажете, что со мной произошло?
Доктор наконец-то откладывает карту.
– Ну разумеется. Не вдаваясь в подробности – ты потерял сознание, Гарри. Ты, наверное, помнишь и сам, как это случилось.
Зеленое пламя, вспоминает он. Пламя, запах пыли и пепла – и толчок вон, тяжелая волна... Но мало ли, что может случиться, когда путешествуешь по каминной сети! Неужели из-за этого его доставили в Мунго?
– Я... хотел попасть в одно место, – Гарри косится на доктора – уточнит? Переспросит? Но доктор молчит. – Через камин. И там... Может, было слишком далеко, я не знаю. Там меня словно откинуло. Камин не хотел меня выпускать.
– Ерунда, – спокойно говорит доктор. Он садится рядом – от пронзительного взгляда Гарри делается не по себе, и он отворачивается. Доктор вздыхает, кажется, с
сожалением. – Камин не может не выпустить путешественника ни с того ни с сего. Перекрыть сеть не так легко – даже аврорам требуется личное разрешение министра. Тебя, действительно, "откинуло", как ты выражаешься – но не физически, а ментально...
– Ах, так вы уже перешли к самому интересному, доктор? – доносится от двери. Гарри вскидывает голову и тут же вскакивает на ноги.
– Профессор!
– А, директор, – доктор кивает в знак приветствия и вежливо приподнимается с постели – на несколько сантиметров, и вновь садится. – Ждал вас. Есть успехи?
– Да, Билл. Все в порядке, можешь не опасаться за свою лицензию, – директор лукаво подмигивает и переводит взгляд на Гарри. – Здравствуй, мальчик мой. Рад видеть тебя в сознании. Я принес тебе кое-что, погоди-ка... Ах, вот, – из складок пурпурной мантии директор выуживает свернутую в трубочку газету. – Полли сказала, ты интересовался свежим выпуском.
Свежим... Ноги становятся как ватные. Гарри машинально берет газету и разворачивает. Буквы расплываются, зато во всю полосу – лицо, которое он узнает сразу же. Конечно, узнает, хоть и не видел в живую ни разу. Вот только что-то кажется странным, но что...
Гарри пытается сглотнуть, но во рту слишком сухо. Буквы под снимком замедляют пляску и складываются на мгновение в короткое "Сириус Блэк. 1977г." – и только тогда Гарри понимает, почему человек на снимке выглядит странно – он молод и... счастлив. В последних выпусках "Пророка" – их показывал Рон, тыча пальцем в крупное "ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК" – печатался, конечно, другой снимок. Там Сириус Блэк скалится и встряхивает грязными, ссохшимися в комья волосами, и глаз его почти не видно – он точно сумасшедший. А здесь... Здесь у него вздрагивают плечи – от смеха.
Гарри поднимает глаза от снимка и, встретив понимающую улыбку директора, неуверенно говорит:
– Спасибо.
Пугаться поздно, понимает он. И отрицать поздно, и удивляться – все возможности притвориться, что он вовсе не интересуется Сириусом Блэком, он прошляпил. Да и
есть ли в этом смысл? Если Бродяга почти оправдан... Нет – это вопрос, "почти" или нет. Рон ведь пишет, что в министерстве шумят, что неизвестно, чем кончится история. Но ведь и Петтигрю, выходит, пойман, так за чем встало дело...
– Сядь, мальчик мой, – директор ободряюще сжимает его плечо. – Нам есть о чем поговорить, верно?
Гарри садится на кровать. Мысли носятся и путаются, в памяти вспыхивает то предупреждение Сириуса опасаться легилименции, то – какая глупость! – надпись под портретом директора в карточке от шоколадных лягушек: "...величайший маг современности...". Гарри вздыхает и опускает взгляд на снимок. Нет, он не может больше сомневаться – слишком запутался. Он складывает газету пополам и оставляет лежать на коленях.
*
– Ух ты! Сириус! Сириус, ты читал сегодняшний "Пророк"?
...
– Это... это же ужасно круто, верно? Я как раз читаю... "Признан виновным и приговорен к двадцати годам тюремного заключения без права посещения"... Ха, да как будто кто-то захочет его видеть! "И к двадцати годам заключения с сохранением права на посещения"... О, и тут пишут, что ты полностью оправдан! Правда, здорово?
...
– Ох, я знаю, что ты отвечаешь только на письма, просто не могу удержаться. Прости.
...
– И все-таки это круто! Тут пишут, что обвинение настаивало на каком-то "поцелуе дементора", но суд решил иначе. Этот "поцелуй" звучит жутковато... Ну, ладно, пока, Сириус.
*
...словно смотришь на солнце – так и тянет зажмуриться или потереть глаза, но голос предупреждает:
– Держи глаза открытыми, Гарри.
– Хорошо, сэр, – трудно понять, говорит он это вслух или только думает. Мысли такие
плотные – ужасно похожи на слова.
Ужасно странно и ужасно скучно – вот каково это. Гарри честно пытается ни о чем не думать, надеется даже задремать – может, тогда время пролетит незаметно? Но дремота не накатывает – он, кажется, выспался на десять лет вперед! – и мысли начинают шуметь все громче.
Да как это – не думать? Не думать – это ведь не то же самое, что думать о том, чтобы ни о чем не думать! Гарри старается дышать медленнее, сосредотачивается на вдохах и выдохах. От дыхания его раскачивает, словно он сам – и ветер, дующий в паруса, и хлипкая лодка на волнах. Он моргает – вокруг вода, пестрые пятна и темные сощуренные глаза. Какие огромные у него зрачки, ух ты! Как у Живоглота в темноте.
– А вам обязательно было снимать очки, сэр? – снова то ли думает, то ли говорит Гарри.
– Тихо, тихо, мальчик. А впрочем, нет, скажи мне лучше, чувствуешь что-то?
– Скучно, – честно отвечает он. – И... все... такое мягкое. Немного странно. Знаете, сэр, как сон наяву.
– Какие-то неприятные ощущения?
– Да нет, сэр. Ну, мне хотелось бы, чтобы вы перестали... это делать. Но это ничего, я потерплю.
– Хорошо, хорошо... Полагаю, на этом можно закончить. Мда, ну и задачку вы нам подкинули, директор... – Гарри словно выныривает на поверхность – мир становится ярче и четче, и даже негромкая речь доктора Виллоу бьет по ушам. – Имею сказать следующее, – он делано весело подмигивает Гарри и поворачивается к директору, надевая очки. – Все по-прежнему. Сознание защищено, и очень хорошо. Но это, конечно, не выучка окклюментиста, сами понимаете. Да и какой мальчишка в... сколько тебе, Гарри, двенадцать? Мало кто в возрасте двенадцати лет способен выставить столь качественный внешний блок. Его, разумеется, можно сломать, но это... неоправданный риск. Такого моя лицензия точно не переживет, – хмыкает он и откидывается на спину стула, скрестив на животе руки. – Ваша беда не в этом, директор. Ментальная защита – приятное следствие магической метаморфозы, которая случилась с этим мальчиком.
Гарри старается не шевелиться, не ерзать на кровати, несмотря на затекшие ноги. Он ловит каждое слово. Доктор окидывает его взглядом.
– Ты счастливец, Гарри. Взрослые волшебники годами пыхтят и мучаются кошмарами, чтобы сотворить жалкое подобие того блока, которым защищено твое сознание.
– Но это не моя заслуга, – хмурится Гарри.
– Конечно, но все-таки – редкое везение. Однако на этом оно оканчивается, – доктор заметно серьезнеет. – И далее мы имеем дело с двумя серьезными проблемами – с неконтролируемой трансфузией магической силы и с ментальной несовместимостью.
Они с директором сидят друг напротив друга – похожие позы, одинаково задумчивые лица. Они, наверное, старые знакомые, ведь профессор Дамблдор называл этого доктора по имени... И конечно, они понимают друг друга с полуслова! А Гарри мотает головой, как вылезший из пруда пес.
– Я не понимаю! Что... о чем вы? – выходит почти жалобно. Он умоляюще смотрит на директора, и тот быстро кивает.
– Извини нас, Гарри. Меньше терминологии, Билл. Гарри должен понять, в чем дело. В конце концов, ему предстоит столкнуться с некоторыми вынужденными ограничениями.
Гарри совсем не нравится, как это звучит. Вынужденные ограничения? Директор ловит его взгляд и мягко кивает – "слушай". Газетные листки хрустят – в волнении Гарри мнет их вспотевшими пальцами. Черно-белое лицо теперь все в складках.
– Что ж... – доктор поправляет очки и, посмеиваясь, извиняется: – Прости, Гарри, нелегко это – то жужжи как пчела и не смей слова длиннее трех слогов сказать, то не говори с подростком как с младенцем, то изволь на чистом научном выражаться – "у нас консилиум, сэр!", представляешь? Хм, так о чем я... Страшное слово на "т" – это всего лишь перетекание одного в другое. Слышал о сообщающихся сосудах? – Гарри неопределенно качает головой, но доктор, кажется, и не ждет иного. – Нет? Ничего страшного. Ну так вот – это такая система, Гарри, в которой две емкости соединены – и жидкость по, хм, мостику может перетекать из одного сосуда в другой. Выравнивая уровень. Но важно другое – если мы говорим о двух магах, Гарри, то эти "сосуды" никогда не должны быть соединены. Понимаешь? Эта твоя связь, головная боль британской колдомедицины, – это, как ни крути, патология. И знаешь, почему? Такое
соединение не страшно для стеклянной емкости с зельем, но когда вместо стекла – человеческая плоть, когда мостик то закупорен, то нет, а вместо зелья – магическая энергия, мы сталкиваемся с опасностью. Согласен?
– Не знаю, – только и отвечает Гарри.
Как жалко, что они с Дамблдором здесь не одни! Выходит, этот доктор все знает – все до конца, и про связь, и про это "перетекание"... Есть ли что-то, что нужно от него утаивать?.. Дамблдор, кажется, читает его мысли, потому что наклоняет голову и, глядя поверх очков, спокойно говорит:
– Не переживай, Гарри. Пока ты спал, мы узнали очень многое. Хагрид показал твое письмо – надеюсь, ты не станешь на него злиться, потому что это письмо нам по-настоящему помогло. А твой крестный – ты, полагаю, уже знаешь, что Сириус Блэк твой крестный? – попытался как можно подробнее рассказать обо всем, что с вами происходило. Доктор Виллоу предлагает вспомнить ту историю с собаками – вот один из примеров трансфузии, или перетекания, как тебе угодно. Но ты, Гарри, можешь привести и другие примеры, не правда ли?
Сглотнув, Гарри кивает. От стыда во рту становится сухо. Директор не упрекает открыто, но в тоне голоса, в склоненной голове, в самом взгляде его – осуждение. Гарри сцепляет пальцы в замок – вспоминается, как на занятиях хрустят пальцами некоторые студенты, нервничая или скучая. Как же глупо! Ему нечего сказать в свое оправдание – он, конечно, должен был сразу рассказать директору о происходящем... Или тогда, когда директор пришел на Тисовую и просил у тети Петуньи чай с травами... или когда написал письмо... Ох!
– Это случайно вышло, – тихо говорит он, – еще в самом начале. Сириус потом кричал... "Кто тебя просил" и всякое такое... Ну, я помог ему. Как будто... Сильное заклинание послал куда-то далеко.
– И что ты чувствовал после? – нетерпеливо наклоняется вперед доктор. – Усталость, истощение? Или, может, прилив сил? Или что-то, похожее на опьянение?
– Наверное, истощение, сэр, – неохотно признается Гарри. Да ведь его загоняют в ловушку! – Но с собаками было не так!..
– Ну разумеется, – доктор останавливает его жестом, – ведь в тот раз убыло не в твоем сосуде, Гарри. Сила, которая пришла тебе на помощь, перетекла от твоего... крестного.
– Он не специально...
– О том и речь, верно? Опасность, – многозначительная пауза, – определена именно тем, что вы "не специально".
Гарри вскидывает голову. Так вот, зачем это все! Так вот какие "ограничения"! Уверенность заполняет его целиком, горькая, кипящая, и вырывается глухим криком:
– Вы хотите это убрать!
– Гарри... – мягко начинает директор, но Гарри протестующе мотает головой:
– Нет! Я не хочу! Я... Мне нравится эта связь – нравится говорить с Бродягой... и что он есть! И... – Он захлебывается словами, быстро выдыхает и вскакивает на ноги. Злость и отчаяние затапливают его, словно он и впрямь сосуд со стеклянными стенками. Но нет, нет, так нельзя – они не послушают! Гарри замолкает на полуслове и проговаривает неожиданно напористо: – Откуда мне знать, может, в нашей школе заведется еще парочка василисков! Или Том Реддл решит вернуться! Или... да мало, что ли, может приключиться! Разве не полезно это окажется, ну? Я не хочу больше сталкиваться с этим... один!
"Сириус! – мысленно зовет он, заранее чувствуя, что ответа не дождется. Связи нет – точно провод оборван. Может, это просто так вышло, а может, это доктор с директором уже что-то сделали!.. – Сириус! Сириус, пожалуйста! Бродяга!.."
Доктор поднимается со стула и кладет руку Гарри на плечо. Тяжелая, мягкая рука – Гарри выворачивается из-под нее, чуть не падая на кровать.
– Ну, ну, Гарри! – доктор удивленно разводит руками. – Не стоит так волноваться.
– Вы не уберете это, – упрямо повторяет Гарри. – Профессор! Пожалуйста!
Они переглядываются – доктор в отвратительно-лимонной мантии и директор в своих пурпурных одеждах, смотрят друг на друга – и словно разговаривают. Да какое там "словно" – Гарри с ужасом замечает, как доктор кивает, соглашаясь с тишиной, и, напоследок тронув Гарри за плечо, выходит из палаты.
– Гарри, сядь, пожалуйста, – невозмутимо просит директор. Не подчиниться не выходит – Гарри, стиснув зубы, опускается на кровать, ощущая, как дрожат колени. – Я хочу, чтобы ты ответил мне на один вопрос, Гарри. Хорошо?
– Да, сэр!
– Скажи, Гарри. Чего ты хочешь – встретиться со своим крестным в жизни или же никогда его и не увидеть? Подумай хорошо – и тогда, – Дамблдор выдерживает паузу, пристально глядя на Гарри, – мы сможем поговорить о вашей связи.
Гарри опускает глаза и долго разглядывает свои руки – тонкие шрамы, царапинки, грязь под отросшими ногтями... Он не думает – понимание приходит неожиданно легко – он набирается смелости произнести очевидное вслух.
– Ментальная несовместимость, – выдавливает он едва слышно. – Вы же об этом, да? Я не смогу увидеть его, пока есть эта связь. Это из-за нее я потерял сознание тогда, в камине? А не из-за того, что далеко.
Ему не нужно смотреть на директора, чтобы увидеть подтверждение, и не надо слышать негромкое и мягкое до отвратительного:
– Верно, мальчик мой.
*
– Сириус... Ты... в порядке? Мне показалось... То есть, конечно, не показалось. На самом деле, я знаю, что ты не в порядке. И... я могу что-то сделать?
...
– Гермиона говорит, когда я начну учиться защищать сознание, это все пройдет. И я не буду чувствовать, когда с тобой что-то не так. Но... какая разница, если ты и так мне не отвечаешь.
...
– Это, кстати, будет кошмарнейший год. Представить страшно. Только дополнительных уроков со Снейпом не хватало...
...
– Ого, я чувствую, ты злишься. Ладно, извини. Я... не буду больше пользоваться связью. Хватит и писем. Только Букля куда-то запропастилась... Надеюсь, она в порядке. И ты... в порядке. Ладно. Пока.
Глава 15.
Потертые ступени, черная дверь с проплешинами и грузная змеиная голова – дверной молоток. Сириус прикасается к нему почти с отвращением, дважды опускает молоток на серую плешь. Шелест – от ударов старая краска ссыпается наземь.
– Внутри хуже, – мрачно предупреждает Сириус.
Ремусу незачем спрашивать, почему – и так ясно, что дом, покинутый на два десятилетия, едва ли встретит гостей натопленными каминами и горячим ужином. Пыль, паутина и сырость – вот что их ждет... Скрипит грубо распахнутая дверь, и Ремус шагает за порог вслед за хозяином дома. Что-то с грохотом падает и катится по серому ковру... Тут же приходится зажмуриться и закрыть нос ладонью – столпы пыли поднимаются чуть не до потолка.
– Погоди-ка, – откашливаясь, Ремус оглядывается по сторонам, – откуда столько пыли? Мне казалось, у вашей семьи были домовики...
– Надеюсь, этот паршивец давно сдох, – коротко отвечает Сириус. – А если нет, – на лице его появляется мрачная улыбка, – с радостью приложу к этому руку.
– Я забыл, как ты ненавидишь этот дом.
– Оглядись, Рем. Это же храм психопатов. Я съем свои носки, если ты найдешь здесь хоть один предмет не черного, серебряного или зеленого цвета. Но лучше не трать на это время, – он горько усмехается, – не найдешь. Возможно, в комнате, где я жил... Но не могу гарантировать, что мать не выжгла ее дотла.
Трудно не согласиться, думает Ремус, скользя взглядом по стенам. Змеи, змеи, тонкие, узорчатые – от потолка до пола вьются змеиные тела, посеревшие от пыли и старости. Волшебные светильники – изумрудные абажуры и изогнутые серебряные ножки. Ремус сильно проводит подошвой по темному ковру, соскребая слои пыли, и только хмыкает – ну конечно. Зеленое.
– Пошли, – зовет Сириус, – покажу тебе этот склеп.
...склеп – именно это и приходит на ум, когда стоишь посреди темной кухни,
поросшей плесенью по углам, одергиваешь, задев случайно изъеденные плесенью полотенца, и ежишься от замогильного холода.
– Кухня, – объявляет Сириус. – И кладовка, – он бесцеремонно распахивает невзрачную дверцу, предусмотрительно закрыв лицо рукавом от клубов пыли, и затем заглядывает внутрь. – Соленья, тьма огневиски и заплесневелый сыр... И паучье гнездо. Клянусь, если этот поганец еще здесь, он труп.
– В одиночку нелегко будет привести это место в порядок, – замечает Ремус, стряхивая с ботинка паука размером с блюдце. – Домовики в этом ловчее волшебников. Так что, если ты останешься здесь жить...
– Не гони метлу, Рем, – резко обрывает его Сириус, шумно захлопывая дверь кладовки. Он замирает, опустив голову, и медленно выдыхает. – Единственное, что я хочу сделать с этим домом – это наслать на него адское пламя. Я не намерен здесь оставаться. Я, знаешь ли, не избалован, – он оборачивается, невесело улыбаясь, и проходит мимо Ремуса в коридор, – мне хватит и комнаты в "Дырявом котле". Шикарные хоромы. А эта гнилая роскошь чистокровных извращенцев... Хочешь взглянуть на портрет моей мамаши?
Сириус смеется по-песьи заливисто и зло. Ремус молча следует за ним по коридору, вглядываясь в грязные, но – вот это да – без единой пылинки портреты. Маги на них смотрят исподлобья и ворчат, спящие недовольно шевелятся, когда воздух щекочет рамы.
– Наверное, висит в гостиной. Учти, у старухи скверный язык. Характер тоже. Да и душа, откровенно говоря, не чище...
Ядом сочится каждое слово – да таким крепким, что Ремус невольно морщится. Он и впрямь отвык. Но если вспомнить – да заговорил ли Сириус хоть раз о семье без этой лютой, ядовитой неприязни?.. Наверное, после тринадцати – ни разу.
Коридор приводит в огромную комнату – по громадному камину, тяжелым шторам и темно-зеленым кожаным диванам можно узнать гостиную. Наверх ведет деревянная лестница – слишком простая для этого дома. Над ней ровным рядком вывешены сухие, обтянутые смуглой кожей головы домовиков. Ремус вздрагивает и отворачивается. Он оглядывается, не цепляясь ни за что взглядом, и пытается представить, каково это – расти здесь? Взгляд невольно возвращается к жуткого вида домовикам. О, нет, нет, он бы не хотел вернуться сюда спустя хоть десять, хоть двадцать лет...
Сириус замечает его потрясение и ядовито ухмыляется.
– Семейная традиция. А вот и мамочка, – он кивает на задернутые портьеры из темного бархата, покусанного молью. – Признаюсь, не скучал. – Он хватается за серебряные шнуры и, прежде чем потянуть, выплевывает: – С ней разберусь в первую очередь. Гарри с этой тварью не встретится.
*
"Здравствуй, Гарри.
Как поживаешь?
Видно, пока что нам придется поступать, как все приличные волшебники – слать весточки с помощью чернил и птиц, а? Ужасно неудобно, согласен, но ничего не поделаешь. Старик говорит, это слишком опасно, последствия непредсказуемы, бла-бла – в общем, не стоит лезть в пасть дракона, даже если там очень недурно.
На конверте обратный адрес, можешь пока писать на него. Это временно. Не пугайся пометки "министерство магии" – следствие идет полным ходом, поэтому я здесь.
И говорить спасибо за это следует тебе, не так ли?
Мерлин, я и не знаю, что написать – ты, без сомнения, истинный гриффиндорец и сын своего отца, Гарри. Но идиот. Эта авантюра – самая безумная вещь, какую я видел за всю свою жизнь, а уж мы с твоим отцом, поверь, и сами творили немало сумасшедшего... Но нюхлер тебя покусай! Таскать в сумке оглушенного анимага-убийцу, этого верткого ублюдка!
Это очень смело, Гарри, но Джеймс бы тебя убил. Меня, к слову, тоже.
Но черт с ним, ты, наверное, и так наслушался нравоучений. Главное, что мы схватили гаденыша. Видел бы ты, как он брыкался – расколотил бутылку, напоролся на стекло, измазал весь дом кровью. Затравленная крыса – жалкое зрелище.
Через несколько минут придут из аврората – придется повторить показания еще пару десятков раз. Складывается ощущение, что они нарочно присылают сюда практикантов. Приползает молодняк, пялится, задает нелепые вопросы и строчит в блокнотах. В утренней партии оказалась девчонка-метаморф – знаешь, кто это? Маги, которые могут как угодно менять внешность. Эта успела посверкать всеми оттенками волос. Зато обошлась без идиотских вопросов – умная девочка. В общем, тебе это все ни к чему.
Пиши, Гарри. И не вешай нос.
С.Б."
*
После дождя стоит приятная свежесть. Пряно пахнет землей, цветами и влажной древесной корой, а дерево такое огромное, что ветви свисают до земли – золотисто-зеленое покрывало. Словно сидишь в просторном теплом коконе. На земле валяются огромные, похожие на драконьи яйца валуны. Специально их, что ли, свалили в кучу?
Гарри закрывает глаза и представляет, как зеленая, гладкокожая драконица одергивает лиственный полог и вперевалку заходит в уютную эту пещеру, склоняется над яйцами, вдыхает и выпускает клубы горячего пара – согревает.
– А, вот ты где!
Гарри разлепляет глаза и улыбается влетевшей под полог листвы "драконице" – вернее сказать, босоногому дракону в растянутой белой футболке. Рон, отфыркиваясь, стряхивает с волос капельки воды.
– Обыскались тебя, – он плюхается на землю рядом с Гарри. Скребет ногтями волдырь на лодыжке. – Дурацкие слепни... Фух. Мама чуть истерику не закатила – думала, ты опять куда-то делся. Отправила всех на поиски. Фред с Джорджем, правда, умотали к магглам в деревню – наверняка опять торгуют этими своими штуками... Гермиона говорит, это незаконно – продавать магглам магические предметы, но – ха, станут они ее слушать! Ох, зараза, – Рон выдирает из земли пучок травы и прикладывает влажные комья земли, повисшие на корнях, к волдырю. – Гермиона пошла к ручью, Джинни с Перси – в сторону Лавгудов... А ты чем тут занимаешься?
– Представляю, как моя жизнь превратится в ад, – честно отвечает Гарри.
– О, – Рон понимающе похлопывает его по коленке, – да, в самый настоящий ад, приятель. Я всегда думал, Дамблдор тебя любит, а он такую свинью подложил... А ты не можешь никак отмазаться?
В ответ Гарри только вздыхает.
– Никуда не деться, да? – тоскливо переспрашивает Рон, почесывая линяющий от солнца нос. – Паршиво. Не хотел бы я встречаться со Снейпом дополнительно. В кошмаре такое не приснится. Как называется эта ваша... чему он будет тебя учить?
– Окклюменция, Рональд! Пора запомнить!
Полог отодвигается, осыпая траву каплями дождя. Гермиона вытирает капли с щеки и садится по-турецки перед Гарри. Он мысленно стонет – о, нет, от Гермионы сочувствия не дождешься. Она искренне считает, что ему ужас как повезло. Что большего везения и придумать нельзя. Что это редкий шанс, прекрасная возможность и что, тьфу ты, очень хорошо со стороны "профессора Снейпа" согласиться его учить. Гермиона словно читает его мысли и недовольно морщится:
– Перестань так на меня смотреть! Я и не стану ничего говорить, если ты не хочешь меня слушать!
– У тебя жук в волосах, – кисло сообщает Рон, выдирая из земли еще один пучок травы.
– Гарри, но подумай сам! Это ведь такой шанс! – Гермиона игнорирует замечание и подается вперед, встряхивая копной волос. Глаза у нее лихорадочно блестят – верный признак того, что спорить с ней бесполезно. – Ты хоть знаешь, что только треть волшебников...
– ...способны к постижению ментальных искусств, – заканчивают хором Гарри с Роном.
Гермиона закатывает глаза и – удивительное дело! – умолкает, хотя весь ее вид говорит: "Ну и дураки!".
Некоторое время они сидят в тишине, вдыхая сладкие запахи и нежась в теплом воздухе, влажном до щекотки. Рон с непроницаемым лицом протягивает руку и вынимает у Гермионы из волос крупного жука с зеленой спинкой. "Бронзовка..." – бормочет он и щелчком отправляет жука в полет.
– Что там у тебя? – прищуривается вдруг Гермиона, заметив, что Гарри сжимает в ладони вчетверо сложенный листок.
– Письмо от Бродяги, – Гарри улыбается. – Оказывается, он учился со Снейпом на одном курсе, представляете? Они терпеть друг друга не могли. Сириус пишет, что
Дамблдор, наверное, не в своем уме, раз позволяет этому хмырю преподавать... Но советует не вешать нос и погромче хлопать, когда директор представит нового учителя Защиты... Говорит, мы везунчики. Не знаю, на что он намекает, но честное слово, после Локхарта я лично похлопаю кому угодно!
Они смеются – все втроем, хотя Гермиона и выглядит смущенной. Она прижимает к щекам ладони, пряча румянец, и упирается локтями в коленки, пытаясь выглядеть естественно. Рон принимается усиленно тереть нос, пряча ухмылку.
– Как у него дела? – осторожно спрашивает Гермиона, нарочно не смотря на Рона. – Колдомедики так и не установили, откуда взялась ваша связь?
– Точно не знают, – Гарри пожимает плечами. – Говорят, это из-за того... Шока, который Сириус испытал, когда... увидел меня. И моих мертвых родителей. – Рон с Гермионой смущенно переглядываются, и Гарри нарочно торопливо продолжает – не нужны ему никакие извинения, не трепетная же он девчонка! – Они – ну, доктора говорят, сильные эмоциональные переживания могли создать... кратковременную связь. Но они не понимают, почему она сохранилась. Так что там наверняка есть что-то еще. Черт, хорошо, что хотя бы это не попало в газеты, – фыркает он.
Гермиона живо кивает – свежие газеты она штудирует каждое утро, искренне негодуя на нелепые слухи, и у стены в их с Джинни комнате высится незавидная стопища всевозможных газет.
– В газетах такая шумиха... Ему, наверное, не по себе.
– Он не пишет ничего такого. Думаю, ему нет дела до газет. Его ведь официально оправдали, верно? А все эти разговоры – что он, мол, подкупил министра и околдовал судей... Глупости, нельзя долго нести такую чушь!
– Ты прав, – уверенно кивает Гермиона, – им всем скоро надоест.
– Ага, – подхватывает Рон, – подожди, вот решит папаша Малфоя выпендриться и пожертвовать миллион галлеонов на развитие британской квиддичной сборной, так все эти газетчики мигом забудут про какого-то Блэка. Радуйся, друг – когда вы с ним встретитесь, вас не попытаются сожрать репортеры. Сейчас от вас бы мокрого пятна не оставили... Эй? Гарри?
Внутри светлого кокона становится невыносимо душно. Гарри неопределенно дергает
головой, избегая смотреть на друзей, и поднимается на ноги. Черт возьми, ну как же это все глупо! Он поспешно засовывает письмо в карман шорт и прислоняется спиной к стволу. Что-то щекочет спину – наверное, заполз под футболку муравей...
– Гарри, – тихо зовет Гермиона. – В чем дело?
Гарри думает отмахнуться – жестом, шуткой, улыбкой, но вместо этого вздрагивает – муравей кусает под лопатку – и признается:
– Дело во всем! Во всей этой... истории. В Сириусе и Снейпе! Я же... – Отчаяние захлестывает, сбивая дыхание. – Он ни разу не дал мне сварить нормальное зелье! И теперь выясняется, что он ненавидел Сириуса! Да он нарочно не даст мне ничему научиться – чтобы я никогда не смог с ним встретиться по-настоящему! Он все испортит, – тихо заканчивает он. – Я знаю. Это... это все так несправедливо. Они не хотят, чтобы мы пользовались связью, и хотят уничтожить ее насовсем – с помощью этой окклюменции... И черт бы с ним! Хуже будет, если ничего не выйдет, а Снейп постарается, чтоб ничего не вышло! Он же... Снейп.
– Справедливо, – отзывается Рон, но Гермиона перебивает его так яростно, что он вздрагивает:
– Ничего не справедливо, Рональд! Гарри, Снейп – учитель и должен подчиняться Дамблдору! Если он не захочет учить тебя, ты сможешь сказать директору, вот и все!
– Ну конечно, и тогда Снейп точно меня сожрет, – с горечью выплевывает Гарри. – Не хватало еще жаловаться!
– Но если ты боишься, что иначе не сможешь...
– Я смогу! – взрывается он. – Гермиона, если не веришь, то хотя бы не говори это мне в лицо, ладно?!
Гермиона открывает рот – и закрывает, так ничего и не сказав. Лицо у нее вытягивается – недоуменное, ошарашенное, словно перед ней поставили котел с незнакомым зельем и попросили назвать пяток ингредиентов. Секунда-другая – и до Гарри доходит нелепость его вспышки. Он чувствует, как к лицу приливает краска, и растерянно потирает ладонью шею.
– Извини меня, – выходит скомкано.
– Ничего, – Гермиона – что?! – улыбается и бодро поднимается на ноги. – Конечно, ты справишься. Правда, Рональд?
Рон с кислой миной тыкает пальцем в волдырь, который никак не желает уменьшаться, и почти отмахивается:
– Плевое дело. Снейп гад, но не страшнее василиска. Прекращай прибедняться, приятель... Ладно, давайте двигаться в сторону дома. – Он тоже встает и сладко потягивается, задевая руками низкие ветки и отпрыгивая – за шиворот капает. – Тьфу ты... Пока мама не объявила награду за твою голову.
...идти легко – земляная тропа точно пружинит под ногами. Они идут неспешно, не заводя больше речь ни о чем серьезном. Гермиона рассказывает о каникулах в какой-то французской деревушке – как гуляли по скалам, таким горячим, что руку положишь – обожжешься, как катались на ослах – на редкость глупые животные!.. Рон подтрунивает, Гермиона злится – их голоса звенят в не успевшем загустеть, прохладном еще воздухе.
Гарри замирает на полушаге – знакомое ощущение касается затылка. Ох, черт.
– ...что за чушь ты городишь, Рональд! Конечно, я не могла заколдовать осла, я же не в школе!
– А может, ты просто не знаешь нужное заклинание, Гермиона?
– Я знаю – это из учебника четвертого курса!.. Гарри?
Гермиона оглядывается на него непонимающе, и Гарри заставляет себя улыбнуться и ускорить шаг. Его тянет туда, внутрь, на другую сторону – взглянуть чужими глазами, заговорить, показать что-то свое...
– Так что... – он догоняет друзей и толкает в бок довольного Рона. – Что это за заклинание, о котором вы говорите? Ты заколдовала осла, Гермиона?..
– Ну разумеется, нет! Господи, какие вы глупые!
– Ага, мы глупые, а сама не смогла с животным справиться...
– Замолчи ты, Рональд!
*
...от толкотни через пять минут начинает идти кругом голова. Гарри вежливо теснит к окну двух хихикающих девочек, крепко прижимая к груди клетку с Буклей. Букля отчаянно пытается дремать, не обращая внимания на визг, толчки и свист готового тронуться поезда.
– Простите, да подвиньтесь вы, клуши! – Рон не сильно беспокоится о вежливости и распихивает высыпавших в коридор поезда студентов локтями. Глядя на встрепанного, заметно не выспавшегося Рона студенты смеются и отпускают незлые шутки. – Эй, заткнись, ты! Ох, черт... Сколько же вас здесь... Эй, Джин, Гермиона, проверьте вон то купе! – кричит он, подпрыгивая над толпой.
Джинни оглядывается и показывает большой палец. Гарри не может сдержать улыбку – в последнее время она становится все живее... Или, как говорят близнецы, "перестает походить на умирающую поганку".
...или нет. Протолкавшись сквозь толпу к девчонкам, Гарри застает странную картину. Белая, как мел, Джинни стоит, прижавшись спиной к двери купе, и умоляюще смотрит на Гермиону.
– Нет, – шепчет она, – нет-нет-нет, мы не пойдем сюда. Здесь занято.
– Но там же... – Гермиона пытается заглянуть в окошко, но Джинни как раз заслоняет его головой. – Джинни, там свободно, точно!
– Нет, – упрямо настаивает Джинни. – Идемте дальше.
– Что? – Рон возникает рядом с Гарри, раскрасневшийся и недовольный. – В чем дело? Долго мы будем стоять тут, как толпа придурков? Он решительно оттесняет Джинни плечом и распахивает дверь. Лицо его вытягивается. – Ой. Это же вы. Хм... Здесь занято?
Изнутри доносится тихий смех и вежливое приглашение:
– Располагайтесь.
Джинни проскальзывает в купе следом за Гермионой, кажется, с трудом сдерживая то ли смех, то ли плач. Да в чем дело, черт возьми?!
Гарри заходит в купе последним – со своего места у окна, улыбаясь, на него смотрит Лунатик. Он старше и серьезнее, чем в воспоминаниях Сириуса, но Гарри узнает его легко – то же узкое, изможденное лицо, тот же прищур, даже манера склонять к плечу голову – та же...
Гермиона переводит взгляд с потертого коричневого чемодана на багажной полке на Лунатика и обратно – ей явно не терпится озвучить вывод, но она чего-то ждет. Гарри глупо улыбается, почесывая затылок, и наконец-то выдавливает:
– Хм, здравствуйте...
– Профессор Люпин! – торжествующе заканчивает за него Гермиона. – Вы – профессор Люпин! Преподаватель по Защите, правда?
Лунатик не сводит глаз с Гарри.
– Правда, – мягко отвечает он. – Здравствуй, Гарри. Рад тебя видеть.
Будущий год проносится перед мысленным взором – от осенних вечеров у камина до летних экзаменов. Утренние и послеобеденные уроки, контрольные, отработки... Дополнительные занятия – ненавистный Снейп, тьма насмешек и колкостей...
И Лунатик – человек из лихих, не стершихся за годы заточения воспоминаний! Друг отца. Друг Сириуса. "Ты же едва его знаешь!" – возражает внутренний голос, но Гарри отмахивается. Ерунда! Лунатик – не чужой, и это неожиданно... Греет?
– Я вас тоже, – потрясенно признается Гарри. – Рад.