Навеянное и странное*
Когда Рейстлин засыпает, ему снится не Утеха. Когда Рейстлин засыпает, ему и вовсе ничего не снится. Мощеные белым улицы Истара, пыльные закутки книжных лавок, кипы сырого сена в стылых дворах, угли в гостиничных каминах - нет, нет, ничто из того, что тревожит сердце наяву, чем полнятся тяжелые, изматывающие грезы, не приходит к нему во сне.
Засыпая, Рейстлин отдается Ей, растворяется в сухой тьме, от которой зудит кожа, и, кажется, сама душа... Он становится Ее частью, он перестает быть, и мысли его перестают быть, и потому во сне он видит только тьму.
В ней Рейстлин отдыхает.
Впервые засыпая, он страшился новых мучений, но слиться с тьмой оказалось... Хорошо. Как бывало хорошо укрыться одеялом из овечьей шерсти в холодную ночь, пусть и зная, что злая крапивница с рассветом искусает плечи и шею.
Она нечасто позволяет ему спать. И сама, конечно, не спит.
...вдыхая и выкашливая каменную пыль пятую, шестую ночь подряд Рейстлин всякий раз решает, что нападет на гадину, едва только сон восполнит силы - но стоит силам и впрямь вернуться, как возвращается и разум, и разум говорит - не смей; а вместе с ним и Она: "Кусни, отважься, ну же - и кто умрет за тебя теперь?"
Тьма становится с каждым днем гуще.
Когда Рейстлин не спит, а Она отвлечена, он растворяется в иной тьме. В своей голове.
Эта бездна не меньше. И не безопаснее.
...растворяется, и солнце поднимается над горизонтом, над еловыми макушками, над колоннами строгих храмов. И появляются звуки - не тишина, не его дыхание, не ее звериный смех - а цоканье копыт, лязг мечей, стук ложек и глиняной посуды. И Бездна исчезает. Рейстлин идет по широкой тропе и слышит скрип колес - два длинных, протяжных стона и один короткий, два длинных, и один... Рейстлин слышит и смех - человеческий, низкий, сытый, и поросячий писк, и звон мотыг и кос в старой телеге. Рейстлин знает, стоит повернуться - и он увидит брата, легко шагающего рядом с телегой, еще совсем юного, безбородого, с поросем под мышкой...
Он всякий раз успевает повернуть голову - и настоящая тьма бьет наотмашь, и бездна-внутри перестает существовать.
Бездна остается снаружи. И Такхизис зовет его, зовет из густого, бесформенного в этот миг морока: иди ко мне. Рейстлин не двигается, но этого и не нужно. Ее иллюзии окружают его - вытканные из тьмы.
Всякий раз плотнее. Всякий раз - искуснее.
...когда Рейстлин засыпает, ему совсем ничего не снится. Почти. Иногда в полнокровной, дышащей сухим холодом тьме он различает всполохи - и ему видятся воздушные складки жреческого одеяния.
Такхизис подбирается совсем близко:
- ...а ты ведь ее погубил. Разве ей стоило умирать за тебя... Ах, крохотный беспомощный не-до-бог, скажи мне - р-разве ей стоило?
И Рейстлин проклинает свой выбор.