"Лисье чадо".
1-5 главы тутnovoegnezdyshko.diary.ru/p187990187.htm.
Глава 6
Что-то желтое, тяжелое, соленое - солоно во рту, желто в глазах, а тяжесть накрывает пластом от шеи до пальцев ног. Тихий гул, как хлопанье миллиона крошечных крыльев, то ли снаружи, то ли в ушах, но одинаково мерзко.
- Хочешь пить? Мама оставила тебе воду. Хочешь?
Смутно знакомый голос, такой детский, шелестящий - и словно у самого лица. А пить и правда хочется. Надо бы открыть глаза.
Гарри сразу узнает комнату - по темному потолку в пятнах, осыпающемуся по углам медного цвета шелухой; и по запаху, который вдруг становится отчетливым - запекшийся в духовке сахар, хлебные корки и тушеное мясо.
Он все-таки попал в Нору.
- Держи, - прямо у него перед глазами возникает стакан с пузырьками на стенках.
- Спасибо... Джинни, - он наконец понимает, кто сидит подле его кровати, покачиваясь на табуретке и уставившись на него круглыми кошачьими глазами.
- Пожалуйста, Гарри. Ты долго спал. Наверное, ты и есть хочешь.
- Да нет... - он делает несколько глотков и почти счастливо откидывается на подушку. - Ты со мной разговариваешь...
Заинтересованность в кошачьих глазах немного блекнет. Джинни пожимает плечами и кладет подбородок на ладони, упершись в коленки локтями. Несколько минут проходят в молчании. Гарри догадывается, что ляпнул что-то не то, но ведь она правда не говорила с ним раньше... Даже писк "привет, Гарри" был редкостью!
Мысли льются одна за другой, словно холодная вода разбавила густое месиво, и Гарри сам не замечает, как увлекается воспоминаниями - о том, как удрал от Дурслей, о прошлом лете в Норе - о долгих прогулках по холмам, мимо маггловских ферм и спрятанных от чужих глаз домов волшебников, о визге толстоногих гномов в огороде, о...
- Кто такой Бродяга?
- Что? - машинально переспрашивает он, когда внутри неприятно холодеет.
У Джинни спокойное лицо и пристальный взгляд - ни у кого в их семье такого нет, это только ее причуда - так смотреть, что только и приходит в голову: ведьма!.. Хотя никакое это и не оскорбление - ведьма она и есть, только... не такая.
Особенная. "Выгоревшая медь", вдруг приходит в голову. Волосы - выгоревшая на солнце медь, как у мамы. Он на миг зажмуривается, когда нежданный прилив нежности делает глаза влажными.
Это не его нежность. Не его, а...
- Я не понимаю, Джинни. Не знаю, что ты имеешь в виду. Но знаешь, я и правда хочу есть...
- Ты говорил во сне. И всё повторял: бродяга, бродяга. Мама думала, что это ты хотел стать бродягой, до того, как попал к нам. Но я так не думаю. Расскажи мне, Гарри Поттер.
Смотреть ей в глаза - ошибка, и он ее совершает. Чужая нежность струится по жилам, как солнечный сок - по теплым древесным венам, и ничего с этим чувством не сделать, никак не вытолкать - оно разве что вместе с кровью вытечет.
И Гарри выкладывается ей всё как есть - маленькой смуглой ведьме с тонкими косами, которая в полумраке так похожа на...
* (С)
...похожа на ангела, думается пьяная мысль. Очень красивая, трепетная такая мысль - аж противно от этих соплей... будет утром, а сейчас - с задернутым пологом и початой бутылью матушкиного огневиски - самое то думать пошлые, ласковые... мысли.
Сириус прижимает к горячему лицу подушку и лежит так, раскинув руки в позе морской звезды. Очень пьяной морской звезды, совсем немного от питья и чудовищно - от сердечного сока, по уши втрескавшейся в хитрющего лесного зверька.
Лили, Лисица, Лис-Лис - он читал где-то про иноземную нечисть, многохвостую, с лисьими мордами, спрятанными под человечьими. Не нечисть ли ты, Лили Эванс?
- Так, я смотрю, ты жаждешь, чтобы твой друг присоединился к тайной пьянке.
Джеймс бесцеремонно одергивает полог, весело пинает мычащего друга ногой и падает на кровать рядом. "Морская звезда" держит бутыль крепкими пальцами и сжимает их еще сильнее, когда коварные пальцы наглого оленя - тьфу, что за бред - хватаются за горлышко.
- Отвали, - подушка мешает донести посыл до наглеца и вдобавок неприятно шершавит искусанные губы, и приходится отшвырнуть ее в ноги. - Отвали, Джейми, по-хорошему прошу.
- А ты можешь по-плохому? - любезно уточняет Джеймс, ухмыляясь во всю физиономию. - Ну я, так и быть, наклонюсь, чтоб ты дотянулся дать мне в глаз...
По любезно подставленному лицу так и хочется съездить, просто так, от злости, зависти и пьяни, но какого черта? Сириус с рыком отпихивает нахальную рожу той рукой, что не борется за огневиски. Джеймс не обижается - на редкость не обидчивый тип - и только театрально вздыхает, бросая попытки завладеть желанным, дерущим горло питьем, но втрое усерднее принимается отвоевывать себе пространство на кровати, пихаясь и кряхтя. Сириус предпочитает притвориться мешком с песком и оказывается смещенным на правую половину кровати.
- Ну, - Джеймс закидывает руки за голову и с наслаждением потягивается, - а теперь расскажи мне, детка, что за беда стряслась.
- У тебя Трансфигурация через... - быстрый взгляд на исчерченный трещинами циферблат на запястье. - Прошу прощения, через четверть часа назад.
- У тебя тоже.
- Рем скажет, что я сломал нос... или руку, не помню.
Джеймс хмыкнул.
- Старая кошка, чую, снова разразится нотацией на тему, как нехорошо тузить друг друга в урочное время... Питер клялся передать ей, что я набил шишек о косяк и забавляюсь с компрессами в постели.
- В моей постели.
- Кто ж узнает.
Они лежат молча какое-то время. Один кажется умиротворенным и беспечным, второй - мрачным и вымотанным, но плечи их соприкасаются, и постепенно пальцы размыкаются на горле бутыли, не опустошенной даже на четверть. Бутыль выскальзывает и опрокидывается на виноградного цвета покрывало.
Сириус умеет справляться со злостью и гневом, со скукой, с излишним восторгом, с яростным воодушевлением - один из неплохих плодов воспитания. В их семье непокорность и вспыльчивость лечится в раннем детстве и навсегда... почти во всех случаях. Но их не просвещают, что надлежит делать с виноватой радостью, или счастливой тоской, или чувством подвига и предательства сразу - понятно, это же бред, такого и быть не может!..
Но есть.
Лили Эванс похожа на ангела и никогда не узнает об этом.
- На твоем лице страдание всего человечества. Тебе пора прогуляться, детка, иначе сляжешь в постель надолго. От печалей хворают, знаешь ли.
Квохтанье получается у Джеймса неподражаемо, и Сириус смеется - нервно, но от души. А потом рывком встает с кровати, вляпывается ногой в лужу огневиски, стекшего с покрывала на пол и громко чертыхается. Джейми закатывает глаза:
- Что за выражения, милочка.
- За еще одну милочку получишь в челюсть, понял?
- Определенно, душенька, - Джеймс спускает ноги с кровати, с хохотом уворачивается от подушки, путается в пологе и - треск! - вываливается из спальни прямо в нем. Похожий на толстую гусеницу, он ворочается в своем виноградном коконе, пока Сириус оправляет мантию и с видом педанта приглаживает манжеты. Под напряженное кряхтенье дурацкой гусеницы приступ меланхолии отступает.
*
Гарри просыпается резко, от истошного крика петуха и взрыва хохота, и сразу же вспоминает, где он. Он внезапного пробуждения остатки сна стремительно тают - спустя мгновение не остается ничего, кроме чуть ощутимой грусти. Кажется, в этом сне он не был самим собой, хоть и снился ему Хогвартс... А, черт с ним. В комнату льется солнце и запах скошенной травы, слышится жужжание шмелей под окном - там, видимо, что-то по-июльски щедро цветет.
- Хватай его! Держи...
- Ай! Гадская птица, отдай! Он стащил мою пуговицу!
- А ты повырывал ему все перья, умник!
Снова всплеск смеха - словно теплая волна вкатилась в окно и отхлынула. Гарри зевнул и приподнялся на кровати. Дверь в комнату прикрыта неплотно, а на столе в углу - стакан молока и яблоко. Кто-то явно заходил, и вряд ли это миссис Уизли: таким скромным завтраком дело бы не ограничилось.
Джинни, конечно.
...часы показывали половину второго, когда Джинни пожелала ему спокойной ночи и тихо выскользнула за дверь, опасаясь скрипучего паркета. Она ни словом не ответила на услышанную историю, но искусала в волнении губы, когда дошло до визита на Тисовую профессора Дамблдора. Гарри казалось, что ей неймется задать какой-то вопрос - или десятки вопросов, но она молчала, только внимательно впивалась в него глазами и нетерпеливо стучала пятками друг о друга. Когда он закончил, она без улыбки пообещала хранить секрет и ушла - он и моргнуть не успел.
Хотя, стоило ему моргнуть, его тут же сморил сон - и все вопросы остались не заданными.
- Рон, заходи слева!
- Если мы не перехитрим эту птицу...
- ...нам стыдно будет смотреть в глаза потомкам!
Гарри вскакивает и бросается к окну. И тут же расплывается в улыбке - близнецы вместе с Роном, вооружившись граблями и метлами, с серьезными лицами загоняют в угол всклокоченного петуха.
- Ох, Гарри, дорогой, ты уже встал!
Голос сливается со скрипом двери и мягкими шлепками тапочек по полу. Гарри машинально оборачивается, уже зная, что сейчас угодит в объятия миссис Уизли. И правда - он не успевает ничего сказать, как она крепко прижимает его к себе и гладит по спине, потом отстраняет, окидывая беспокойным взглядом, вздыхает и, притянув его к груди еще раз, чмокает в макушку.
- Как ты чувствуешь себя, мой хороший?
- Прекрасно, миссис Уизли, - искренне улыбается Гарри.
- Это чудесно, мой милый, я думаю, даже шрамов не останется...
- Простите?.. - На ум тут же приходят все вопросы, которые он не задал ночью Джинни. - Каких шрамов?
Тень ложится на лицо миссис Уизли, когда она ласково произносит:
- Ах, Гарри, видно, ты в полном порядке, раз ничего не чувствуешь. Когда Джинни нашла тебя... у тебя было много ран, милый. Словно дикий зверь тебя исцарапал. Боюсь, все же... ах, вот, смотри - это ничего страшного, верно?..
Побледнев и как-то странно моргая, миссис Уизли закатывает рукав его пижамы - ох, его и переодеть успели!.. - и осторожно проводит вдоль длинного неровного шрама, совсем светлого и тонкого.
Гарри сглатывает и сам закатывает другой рукав - и по телу пробегает дрожь. Сами розовые полосы не вызывают отвращения или страха, но стоит представить, в каком состоянии он попал сюда...
- Их много? - хрипло спрашивает он. Собственное тело вдруг кажется ему чужим.
- Достаточно, - сдержанно отвечает миссис Уизли и гладит его по голове. Глаза у нее на мокром месте. Гарри вздрагивает и, скидывая оцепенение, поднимает на нее лицо.
- Миссис Уизли, все в порядке... правда. Не нужно... - голос дрожит. - Со мной все хорошо. Это ерунда, я же не девочка, правда? Подумаешь... А Джинни, наверное, испугалась.
С улицы доносятся ликующие крики и сдавленный петушиный вопль, и миссис Уизли через силу улыбается, хотя вот-вот готова была заплакать.
- Ничего, она скоро... придет в себя.
Что-то в ее голосе заставляет Гарри заволноваться, но подумать об этом он не успевает: слышится треск кустов, тяжелое дыхание - и в окно влезают три рыжие головы, и три голоса взрываются радостным "ГАРРИ!".
- Мы уж думали...
- ...что ты до осени проваляешься, как мумия! - Фред с Джорджем деловито подтягиваются, забираясь прямо в окно и спрыгивая на пол уже в комнате. Рон пытается повторить их маневр, но мать обрушивается на него с яростным "через дверь, живо!". На близнецов ее пыла не хватает - грозный крик готов сорваться, но близнецы накидываются на нее с объятиями, поцелуями и пожеланиями доброго утра, так что ей приходится с ворчанием и смехом ретироваться из комнаты.
- ...побеждаем добротой, - бормочет довольный Фред, хлопая Гарри по спине. - Приятно видеть тебя живым...
- ...и не окровавленным, - добавляет Джордж, подмигивая.
В комнату врывается Рон с петухом под мышкой.
- Возьмите его... ой! Тупая птица! - обиженно посасывая клюнутый палец, Рон плюхается на кровать, когда близнецы, перехватив непокорную птицу, с хохотом вываливаются из комнаты в коридор. Рон сердито сопит, но тут же спохватывается, подпрыгивая на месте: - Ой, Гарри! Как ты? Мы все перепугались до чертиков. Особенно Джинни - до сих пор молчит...
- Что значит - молчит?
Гарри, хмурясь, присаживается с ним рядом. Рон дергает головой, словно желая вытрясти неприятную мысль, и тихо - с оглядкой на приоткрытую дверь - произносит:
- Понимаешь, у нее как будто крыша слегка поехала. Только при маме так не говори. Нет, с ней все в порядке - она не помешалась, ничего. Джинни, я имею в виду. Просто молчит. Она как тебя нашла - так прибежала в дом с криками, никогда не слышал, чтоб кто-то так орал... Ты же лежал недалеко от дома, весь в крови... и с чемоданом. Родители вызвали колдомедиков, те тебя подлатали... Сказали, что ты поправишься, надо только выспаться - так кровь лучше восстанавливается, сказали, во сне. Ты целые сутки спал, друг. Как сурок. - Рон нервно хихикает и пихает его в плечо. - А она тебя караулила... Джинни. Мама не могла ее спать загнать. Вот... Кстати! - Рон вскрикивает так внезапно, что Гарри аж подскакивает на месте. - Букля прилетела ночью. Она принесла письмо.
Неприятное предчувствие комком сворачивается в груди. Гарри вопросительно смотрит на Рона, тот пожимает плечами:
- Понятия не имею, от кого. Мама сказала, ты сам прочитаешь. Пойдем вниз, завтракать... О, кто это принес тебе? - Рон удивленно кивает на молоко и яблоко. - Мама?
- Да, - ложь выходит гладкой, и за нее не стыдно. - Я пока не хочу: выпью после завтрака.
И они спускаются вниз, где стоит привычный шум, вопит петух и пахнет жареным хлебом. За все утро Гарри так и не вспоминает о Бродяге.
Каждые несколько месяцев я пытаюсь это дописать. Попытка номер... не суть. х) А 8 глава на днях будет.
Глава 7
Третью индюшку стащить не удается - издалека собачий нюх ловит злые, звериные запахи, и шерсть на холке встает дыбом. Бродяга ворчливо отступает в кусты. Всё, везению конец, а привет - паре овчарок, привязанных возле курятника.
Под языком накапливается слюна, а живот сводит - да, да, никакого мяса, хочешь мяса - лови дичь, и не пыхти! Бродяга, тихо порыкивая, трусит к ручью - напиться.
Давно пора валить отсюда - вот тебе и знак. Глушь редкая, но магглы и в глухих лесах обитают - строят хижины на опушках и ловят форель в ручьях. А где магглы, там снуют авроры, так что рвать отсюда когти...
Рвать, рвать - но не сейчас. Бродяга хоть и носится последние дни в собачьей шкуре, а магию чует - и магия где-то в округе. Оседлая такая магия, домашняя, не аврорский патруль - а где маги, там и палочки.
Палочка - не булка и не девчачья варежка, черта с два стащишь, но тут - или рискнешь, или так и будешь месить землю песьими лапами. Найти б еще, где тут спрятались маги... В человечьей коже, может, и смекнул бы, откуда тянет, да только человеком оборачиваться - себе дороже.
И так едва не спятил. И не подох.
...В ручье плещется дурная рыба, легкая добыча, но Бродяга лениво лакает, улегшись у берега. За последние дни он наелся до отвала - его за третьей-то индюшкой потянул не голод, а жадность.
И страх: на земляных корешках он продержался меньше недели, прежде чем магия застыла в иссушенных жилах и его едва не схватили.
Напившись, он замирает, уставившись вдаль. Уши подрагивают, нос рывками втягивает воздух. В груди часто, но ровно бьется сердце, в легких почти не шумит - собачье тело не подводит, как человеческое. И он не рискнет скинуть шкуру, которая бережет побитые сыростью легкие, пока не добудет палочку. А что он скучает по мальчишке...
Черт с ним! - сыну Джеймса он нужен живым.
Бродяга кладет морду на лапы и прикрывает глаза. Он немного передохнет - и снова попытается поймать след чьей-то магии.
*
"Здравствуй, Гарри.
Мальчик мой, признаюсь, я восхищен тем, что тебе удалось сотворить прошлой ночью. Не каждому взрослому волшебнику это подвластно - некоторые так и не осваивают навыки трансгресии. Впрочем, не уверен, знаешь ли ты, как это называется, но совершил ты именно это - магическим образом переместился из одного места в другое, и сделал это прекрасно!
Конечно, ты несколько пострадал в результате этого перемещения, но такое случается почти с каждым, кто учится трансгрессировать: это называется расщеплением. Но добраться до дома мистера и миссис Уизли - это уже очень и очень много!
Мне не терпится выяснить, как же тебе это удалось, и надеюсь, что ты поделишься со мной своим секретом. Ты невероятно талантливый волшебник, Гарри, и я непременно повторю это лично, но не раньше, чем ты приедешь в Хогвартс. К сожалению, до конца лета я вынужден уехать - ах, эти дела, мой мальчик!
Молли уверяет, что ты окончательно поправишься уже через несколько дней, но я все равно желаю тебе скорейшего выздоровления.
P.S. Долг велит мне вспомнить о своей роли наставника, поэтому я вынужден все же пожурить тебя: покидать дом твоих дяди и тети было опасно, и твое счастье, что ты попал туда, куда хотел. Однако тебе стоило проявить терпение и связаться со мной или с кем-то из семейства Уизли и сообщить о твоем желании на время покинуть родственников. Надеюсь, впредь ты будешь осмотрительней.
Искренне твой
Альбус Дамблдор".
Ох! Гарри откладывает письмо и придвигает к себе тарелку с яичницей. Старшие вместе с Джинни завтракают снаружи, устроившись на крыльце, и на кухне относительно тихо, только жужжит в занавесках шмель и миссис Уизли похлопывает ладонями, вымазанными в специях, голую куриную тушку.
- Можно? - Рон тянется за письмом и, приняв за согласие невнятное мычание, жадно принимается читать. - Ничего себе почерк...
Гарри невнятно кивает, расковыривая глазунью. Почерк у директора и правда хороший, словно со страниц прописей... Только буквы крохотные, и поди пойми, что за каждой таится.
- Старик от тебя без ума, - со вздохом зависти заключает Рон. - Кто еще отделался бы маленьким "ай-ай-ай" и кучей комплиментов.
...очередной хлопок выходит звонким, специи слетают на пол. Миссис Уизли выглядит так, словно ей страстно хочется что-то сказать, но нет, она лишь поджимает губы. Рон
косится на нее с опаской и, отшвырнув письмо, принимается уплетать масляные тосты.
Гарри шумно отпивает из стакана и, не сводя глаз с миссис Уизли, наклоняется к Рону.
- Мне нужно кое-что тебе рассказать. После завтрака.
*
В полумраке спальни, опьяненному чужими чувствами и обессиленному после трансгрессии выложить всю историю в разы проще, чем притаившись за сараем и вздрагивая от каждого хруста.
Гарри вздыхает, чешет голову, кусает губы и останавливается через каждое предложение, и на всю историю уходит почти целый час.
Двор пахнет нагретой травой, а закуток за покосившимся сараем еще и старой краской. Гарри сидит на коленках, плечом привалившись к сараю, и коричневые хлопья краски осыпаются наземь. Солнце затапливает землю жаром, и скоро обитатели Норы убираются со двора, и прекращается топот, шуршание и визг - и Гарри заканчивает историю спокойно, не волнуясь, что подкрадется миссис Уизли или кто-то из старших.
- ...последние дни я его не слышу, но знаю, что связь еще есть. Ну, вот представь, - к концу рассказа лицо у Рона уж слишком несчастное, и Гарри пытается говорить проще, - представь, вот есть у тебя... нога - ты не всегда ее используешь нарочно, но она все равно есть.
- Друг, - подает голос Рон, выпрямляя ноги и со злостью расчесывая муравьиные укусы под коленками, - ты только что сравнил убийцу и маньяка с собственной ногой! И ты хочешь мне сказать, что ты здоров?
- Сириус не маньяк! - начинает раздражаться Гарри, но Рон перебивает:
- Колдомедики сказали, у тебя сотрясение и ты можешь бредить... Вообще-то они сказали, что бредить ты можешь ночью, но они, наверное, недооценили твое состояние! Гарри, ты говорил об этом с Дамблдором? Я имею в виду твоего... Бродягу.
- Я не хочу говорить об этом с Дамблдором!.. Нет, не так. Слушай.
Огромным усилием Гарри унимает поднявшееся раздражение и пересаживается ближе к Рону, который тут же напрягается и становится похож на замерзшего сердитого филина. На мгновение представляется, как Рон вскакивает и начинает отчаянно клеваться, и Гарри улыбается.
Он и сам не знает толком, что хочет сказать, но Рон подсказывает сам:
- С чего ты взял, что Блэк не обманул тебя? - ворчит он. - С него сталось бы! Папа говорит, один его побег из Азкабана говорит о нехилом таланте в темных искусствах! Может, он и сейчас капает тебе на мозг, только ты не замечаешь! Старик сказал бы точно, в порядке ли ты...
- Ты прав, Рон. Только я не хочу... Не могу ничего ему рассказать. Послушай, я же не сумасшедший, так? В прошлом году я думал, что спятил, когда слышал голос василиска, но василиск и в самом деле ползал по трубам! И Бродяга - он такой же настоящий.
- Что не мешает ему быть психопатом и ворошить твои мозги, друг! - упрямится Рон и трясет головой. - Тринадцать трупов - это не выдумка, Гарри. Откуда ты знаешь, что Блэк не хочет тебя убить? Папа говорит...
- Что он для этого сбежал из тюрьмы, я знаю.
Гарри поднимается на ноги и потягивается. Пустота в голове злит как никогда прежде. Это же надо - исчезнуть с наказом не доверять директору и не появляться черт знает сколько времени! И легко сказать - не доверяй! А если те самые "неотложные дела" исчезнут и директор решит явиться еще раз и вызовет Гарри на разговор?
В животе холодеет при воспоминании о прошлом разговоре и о синих глазах за половинками очков. Тогда Гарри только испугался, но ничего не понял, а позже Бродяга, всласть наругавшись вникуда, выплюнул: "Старик пытался влезть в твою голову. Ему не удалось - одному Мерлину известно, почему, для него черепушку вскрыть - как орех расколоть... Но вот что - не лезь к нему лишний раз. Боюсь, если старик постарается как следует, нам кранты".
И если сначала Гарри надеялся, что до осени и впрямь не увидит директора, то теперь он не знал, какая надежда сильнее - на "не увидит" или на "директор явится сегодня вечером".
Гарри хмурится и садится на землю.
Ему очень не нравится необходимость твердо решать, кому он верит больше - Бродяге или Дамблдору. Крестному, который живет где-то позади его затылка, делится воспоминаниями и грязно ругается через слово - или великому волшебнику и, как он привык считать, доброму советнику?
Гарри мотает головой.
- Не понимаю. Рон, почему Сириуса Блэка не судили? - выходит почти отчаянно, и Гарри отводит взгляд от перекошенного сомнением веснушчатого лица, но бормотать не перестает. - Он так сказал, и это ведь правда?.. И почему... Почему мне никто не рассказал о нем? И зачем Сириус спас меня от собак? Зачем... показывал родителей? Я знаю, что он не причинит мне зла, но про него пишут столько... дряни, что я перестаю понимать - весь мир заблуждается, что ли?
- Что ли, что ли... Связался с психопатом и втягивает меня в это. Гарри, да ты совсем разума лишился? - вздыхает Рон с досадой и, поднимаясь и ежась от горчего ветра, стягивает через голову футболку. - Кто станет судить маньяка,
прикончившего десяток магглов? Какова вероятность, что он там рядом стоял и валял дурака, пока кто-то другой... развлекался!
- Рон!
- Этот ублюдок не заслужил суда!
- Ты говоришь о моем крестном, Рон!
- И что с того?!
Мгновение - и они стоят друг напротив друга, и вместо лучшего друга Гарри видит безмозглого надутого кретина, который нарочно пропустил мимо ушей всю историю и сопит теперь, и краснеет, как рак, и не желает пораскинуть мозгами! Ярость клокочет внутри, отзываясь неприятным покалыванием в каждой полоске на коже; следы первой трансгрессии сейчас спрятаны под длинными рукавами и штанинами, надетыми нарочно и несмотря на жару.
Ну и вмазать бы сейчас по лицу! - мелькает постыдная мысль, но как только сжимаются неуверенно, словно на пробу кулаки, раздается треск веток и писк:
- Не надо!
Гарри оглядывается на вялые заросли кустарника в паре метров от сарая и вздыхает почти обрадованно. Раскидывая поломанные ветки и сердито шипя, к ним спешит Джинни.
- Эй! Что ты...
- Рон, тихо! - Джинни глядит на него свирепо и, кажется, едва удерживается от любимого материнского жеста - злого тычка в грудь пальцем. - Мама только что вышла из дома, ушла в курятник. Но если ты будешь вопить, вас услышат!
- Ты уже нас услышала! - красноты на лице Рона становится как будто еще больше; он делает шаг к сестре, но подойти вплотную все же не решается. - Брысь! Это не твое дело!
...Гарри с удивлением смотрит на свои кулаки и поспешно вытирает ладони о штаны, словно стараясь стереть само нелепое намерение ударить лучшего друга. И что это на него нашло? Рон попросту беспокоится и пытается мыслить разумно, а Гарри никак не может разобраться в происходящем и слишком скучает по Бродяге, чтобы невозмутимо выслушивать обвинения в его адрес.
- Эй, эй, - он встает между красным Роном и не менее красной Джинни, смущенной и злой одновременно. Джинни ловит его взгляд и опускате глаза. Гарри не успевает понять, что заставляет его сердце тревожно сжаться. - Ладно вам... Рон, Джинни все знает. Я рассказал ей вчера.
- Раньше, чем мне?!
- Рон...
- Он не виноват, - Джинни отступает в сторону, кусая губы и бездумно смотря в
траву. - Это не он... Не Гарри так захотел. Это тот, другой. Узнал не меня. Правда, Гарри?
- Что "правда"? - спрашивает Гарри внезапно охрипшим голосом и уже знает, что услышит в ответ. Ему вспоминается нежность, которая металась в нем прошлой ночью, и тоска, и знакомое чувство наполненности, тесноты в собственном теле и сознании - конечно, это "другой". И другой узнал совсем не Джинни Уизли в рыжей ведьме.
Джинни странно дергает плечом.
- Я с ним говорила.
Мы продолжаем двигаться к цели. х)
Глава 8.
*
- Я с ним говорила.
Не то от волнения, не то от горячего сухого воздуха пересыхает горло. Гарри откашливается, когда вместо ошеломленного "что?!" из горла вылетает что-то сипящее и скомканное, нелепая горсть песка вместо звуков. Рон тяжело хлопает его по спине, не меняясь в лице.
- Да брось, друг. Она слегка... не в себе.
У Джинни вдруг становится почти затравленный вид, она неловко пятится, но тут же встряхивается и делает шаг вперед, с силой толкая Рона в грудь:
- Я, Рональд, в себе! Хватит считать меня сумасшедшей!
Что-то неуловимо меняется в ее лице, Гарри толком не понимает, что именно, но эта ярость Джинни не похожа на обыкновенную. Гарри становится неуютно, но вмешаться он не решается: оттаскивать от Рона девчонку - это слишком! Рон справится и сам!
...пока, правда, Рон только вскидывается возмущенно:
- Ты чего?! - и пытается не оттолкнуть даже, а удержать Джинни на расстоянии вытянутой руки, явно опасаясь нестриженых острых ногтей.
Гарри прикусывает губу. Ему и не доводилось так уж часто видеть Джинни Уизли в гневе, а при нем она и вовсе не смела раньше говорить в полный голос, но все-таки Гарри несколько раз наблюдал, как Джинни дерзит братьям, как царапается в шутливых драках с близнецами, как пинает по коленке злющего Рона - и едва ли Джинни тогда выглядела настолько несчастной. "У нее как будто крыша слегка поехала" - вспоминается услышанное этим же утром, и Гарри не может не вздрогнуть, когда Джинни издает задушенный какой-то крик:
- Я тебе не идиотка с тыквой вместо головы, Рон! Что вы все... помешались на этом! Я не виновата, что Том...
Ох. Рон словно каменеет.
- Я не имел в виду... Не это. Эй. - Джинни рывком отворачивается, вытирая кулаком щеку, а Рон смущенно трогает ее за плечо. - Хм, ну... извини. Я имел в виду, что тебе наверняка... Показалось. То есть... - Рон оглядывается на Гарри почти умоляюще. - Гарри валялся и бормотал всякую ерунду, мы все это слышали ночью, да? Пока мама не разогнала нас спать. И целители говорили, что бред - это нормально, они даже не рискнули дать ему снотворное зелье, помнишь? Сказали, иначе он после истощения проспит несколько суток... Мало ли, что Гарри мог наплести во сне! Не в обиду, друг, - Рон слабо улыбается через плечо, одновременно неловко поглаживая Джинни по спине. - Иногда Гарри несет полную чепуху по ночам - не поймешь, то ли он снитч ловит, то ли Снейпу голову откручивает. Может, тебе просто показ...
- Мне! Не показалось! - Джинни упрямо вскидывает голову и поворачивается лицом к лицу с Роном. Гарри видит, как Рон сцепляет зубы, и спешит вмешаться:
- Погодите, ладно, эй? Рон, я не думаю, что Джинни показалось, правда.
- Да? - Заступничество играет против Гарри: негодование Рона обрушивается на него. - О, да с чего ты это взял? Твоя слуховая галлюцинация, кажется, не имеет привычки говорить за тебя! Если верить твоим же словам. А если ты собираешься сказать, что твой этот Бродяга в состоянии контролировать твое тело, то извини, но не жалуйся, когда я пойду прямо к отцу и расскажу ему, что мой друг одержим каким-то сбрендившим маньяком! Пораскинь мозгами, Мерлин тебя заколдуй! - Рон уже почти кричит, не замечая ни покрасневшего до уродливости лица, ни струек пота, стекающих по шее. - И ты! - Рон рявкает на Джинни. - Ты подумай! Что, если Гарри одержим, как ты из-за того дневника? Мерлин, да может, Блэк вынудит Гарри трансгрессировать к нему, а потом... убьет! А вы тут разводите нюхлерские пляски...
Джинни щурится.
- Теперь ты бредишь, Рональд. Нюхлеры не пляшут.
- Да Мерлина ради!..
Джинни не замечает громкого стона.
- Это был не Гарри. Он сказал мне... - Ведьминские, влажные глаза теперь смотрят на Гарри, и он невольно подается вперед, готовый жадно ловить каждое слово: - Он
сказал, я похожа на нее - и эта "она" явно не просто... "она". Гарри... Гарри, ты так смотрел, что я почти разревелась, так мне страшно стало. Ты - он - словно погибал там, а ты был весь бледный и еще с этими ужасными шрамами... И мне казалось, если я отойду, если хотя бы моргну, отведу глаза, мне... мне потом прощения не будет. - Джинни облизывает губы. - Ночь была очень долгой. Ты метался, скидывал одеяло, засыпал, ворчал что-то - именно ты, а потом открывал глаза словно спросонья и говорил мне: "Лис... ах, нет, нет" и... все такое. Твой Бродяга называет ее лисицей, и...
Джинни умолкает, не договорив, только плечами пожимает. Гарри сглатывает. Вот перед ним девчонка, простая девчонка, сестра его лучшего друга - это если смотреть просто, но если взглянуть, прищурившись и задев несколько ниточек, что связывают его с Бродягой, то увидишь...
Увидишь, конечно, не Джинни Уизли - а Лили Эванс... Поттер.
Это Бродяга называет ее Эванс, но чаще - Лисица, и впервые Гарри становится тошно от этой мысли. Бродяга не говорил... не говорил, что мама Гарри... Мысль не думается до конца, как ни старайся.
Гарри морщится и трет лоб.
Рон тут же вскидывается:
- Шрам?!
Гарри просто качает головой.
- Спасибо, - говорит он Джинни. Несмотря на жару, по позвоночнику пробегает дрожь.
* (флешбэк)
Джейми смотрит с нескрываемым весельем и явно готовится сказать какую-то гадость, но Сириус Блэк не позволит ему этого. Сириус поднимает ладонь в жесте "остановись" и изрекает:
- И не умоляй.
На три жалких слова уходят, кажется, все силы, и Сириус откидывается обратно на диван, устраивая гудящую голову на подушках. Гудение и внутри, и снаружи - гостиная в "утро-перед-экзаменами" просто не может быть тихой. Но подниматься в комнаты Сириусу лень, да и не знает он пока, насколько реальны его угрозы плюнуть на старую кошку с ее СОВ по трансфигурации. Чутье подсказывает, что кошка не побрезгует явиться в эту самую гостиную и как следует плюнуть - исключительно метафорически - на самого Блэка.
Сириус лениво вспоминает, как Макгонагалл нагрянула в пошлый раз, когда он пропустил три занятия подряд, и на глазах притихших гриффиндорцев чуть ли не оттаскала его за ухо. Мерлин с ней! Грымзу Сириус обожал несмотря на мерзкий характер, в чем никогда и никому, конечно, не признался бы.
- Эй, шавка, это даже не смешно. - Джеймс, как всегда, плюет на личное
пространство и усаживается чуть ли не на лицо Сириусу, вынуждая его немного, но подвинуться. - Отложи хандру до ночи. Там уж мы оторвемся... Или Макгонагалл сама тебе что-нибудь оторвет. Вставай уже.
- Нет, - Сириус прикрывает глаза. Мерлин, вот же счастье. И что им всем неймется?
Впервые за несколько лет пристальное внимание не приходится в удовольствие. Но Сириусу вполне плевать и внимание, и на отвратительный гул в гостиной, и на чугунную голову. Три бутылки огневиски вытесняют всякое "не плевать" за пределы сознания, а ночи в компании мародеров Сириус разумно предпочел ночь с "тремя красотками", о чем и заявил вчера обалдевшему Джеймсу.
- Слухи не врут? - деловитый голос Лунатика сменяет чувственные вздохи Джейми. - Ты решил бросить вызов системе образования? Смело. У нас пять минут, господа, стоит поспешить, если Бродяга, - смешок у самого лица, но Сириусу лень открывать глаза, и он только растягивает рот в улыбке, - не требует от нас поддержать его в этом отчаянном решении.
- Иди, - Джеймс понижает голос и - тьфу! - не оставляет в нем ни толики насмешливости. - И забери Питера. И скажи Эванс, что я не проспал и не валяюсь в похмелье... в отличие от некоторых - и скоро приду.
Эванс, Эванс... Сириус слышит, как уходит Ремус, как выбегают из гостиной заспавшиеся девчонки, всхлипывая и нервно посмеиваясь - и становится тише. А Эванс, конечно, встала с солнцем и умчалась к озеру. Притворяться, что читает конспекты, и огрызаться на тех, кто посмеет отметить болезненную бледность и синяки под глазами... А может, у девчонок свои средства от бессонных ночей. Может, по Эванс и не скажешь, что вечерок выдался не из приятных.
- Эй. Кончай это, Блэк. Что за внеплановый выпендреж? Да открой ты глаза, а!
Джеймс тыкает пальцем Сириусу под ребра, но Сириус даже не морщится. Открывает глаза, как послушный мальчик, и снова заставляет свое лицо изобразить улыбку. Как кукла какая-то. Как глиняный кретин, каких создавали маги-бездельники в древности, не желая трудиться на огороде. Джеймс от его улыбки мрачнеет и скисает, и Сириус не может понять одно: удовольствие он испытывает или стыд.
Нет, не так: что из этого сильнее?
Джеймс сползает на пол и хмурится.
- Выкладывай сейчас. Ты смотришь на меня, как на конченого мудака, а я знать не знаю, в чем причина. Что, Бродяга? Я, по-твоему, совсем кретин и не понимаю, что ты надирался всю ночь в одиночестве?
Малодушное желание зажмуриться Сириус подавляет, напоминая себе - кто бы мог подумать! - что Блэки не отворачиваются от своих кошмаров. Джейми взволнован и темен, и привычно лохмат, и галстук повязан неровно - за пять лет придурок так и не научился делать приличный узел.
Сириус сморит на Джеймса, на темные глаза, на приоткрытый в волнении рот, на нелепо сцепленные пальцы, как у трепетной девчонки, на почти зажившую царапину над левым глазом и думает, что Джеймс Поттер потрясающе красив и заслуживает десятка Лили Эванс.
А Сириус Блэк не заслуживает ни одну - и Эванс вчера сказала об этом ясно. Жаль, след от пощечины так скоро прошел: было бы отличное напоминание, что не стоит разевать рот на чужой кусок тыквенного пирога. Даже думать не стоит.
- Надирался, - признает Сириус с идиотской улыбкой и ставит на кон все свое состояние: - А перед этим я признался Эванс в любви и поцеловал. Хорошенько поцеловал, Джейми. У Эванс чертовски охуительные губы. Как тебе, конечно, известно.
Что ты сделал? - Джейми не задает вопрос вслух, но Сириус прекрасно видит, как двигается его рот. Только вот воздуха недостает. Джеймс отстраняется и, замерев на секунду, резко встает и закидывает на плечо сумку.
- Экзамен через две минуты, Блэк. Сделай так, чтобы мне не пришлось тащить тебя туда силой.
Голос у него совсем ровный, но потерянный - что ж, не всех учили вести светские беседы и ступать по лезвию. Сириус улыбается.
- Ты хотя бы слышал, что я сказал? Или с утра вода в ухо попала?
- Я сделаю вид, - говорит Джеймс каминной полке, и от упрямства, которое заметно теперь и в дрожании голоса, и в сжатых кулаках, и в напряженной шее, - что ты имеешь обыкновение так проявлять свои светлые чувства. И если ты меня достанешь в ближайшие часы, Блэк, если еще заикнешься, я заставлю тебя тем же способом заявить о твоей симпатии ко мне. Откажешься - пеняй на себя, шавка. Отрывай свой зад от дивана!
...гостиная почти пуста, Сириус смотрит на Джеймса, и Джеймс смотрит на него. И Сириус понимает, что его ставка не принята. Что Сохатый не позволит ему сыграть эту партию ни сейчас, ни когда-либо.
- Шевелись.
- Заткнись ты. Джеймс.
*
След.
Бродяга припадает грудью к земле и затихает. Он чует магию. Издалека, с двухсот или трехсот метров он явно чует только магию, ту самую, след которой не давал ему покинуть эти места.
Эта магия пахнет пылью, сыростью и заброшенностью и совсем немного - последним каминным теплом, которое остается, когда прогорели все деревяшки, когда дотлели угли и осел дым. Бродяге этот запах по душе. Похоже пахнут сквибы, но у мертвой магии сквибов запах спертый и сухой, да и не почуять эту магию с такого расстояния. Этот человек - маг, и Бродяга тянет носом воздух и, почему-то нервничая, с трудом сдерживает щенячий скулеж.
Бродяга крадется на запах. Он не станет убивать. Этому отшельнику, осевшему в бесприютных краях, где полно форели и почти нет людей, не повезло выбраться сегодня на прогулку, но Бродяга не убийца. Ему нужна палочка - и только.
Он накинется, отшвырнет отшельника наземь так, что он потеряет сознание. Если
выйдет, то у Бродяги будет несколько минут, чтобы обернуться в Сириуса Блэка, найти в одеждах отшельника палочку и убраться отсюда подальше. Если нет...
Запах становится сильнее, и Бродяга пускается по тропе рысцой. Лапы касаются земли
совсем тихо, даже дыхание, хриплое и рваное после болезни, звучит громче. Нюхом Бродяга чует уже не только магию, но и запах человеческого пота, едкого хозяйственного мыла и лаванды, а слух улавливает медленное, спокойное дыхание и низкое мычание, выводящее какую-то мелодию.
Минута, еще минута - и Бродяга видит сутулую спину и переходит с рысцы на шаг, который все равно быстрее шага отшельника. Тот явно никуда не торопится и продолжает напевать. Бродяга присматривается к нему и следит, чтобы длинная четырехлапая тень не оказалась впереди идущего.
Мягкие разношенные башмаки, тяжелый плащ в середине лета. Еще несколько шагов,
пригнуться и...
Перед самым прыжком Бродяга замирает, учуяв вдруг что-то нечеловеческое, что
перебивал прежде навязчивый цветочный запах; звериное тело успевает вздыбиться, но не отказаться от нападения, и массивные лапы отталкиваются от земли.
Уже в прыжке Бродяга понимает, что чует волка.
И уже в прыжке замечает, что отшельник обернулся на мгновение раньше, чем Бродяга
прыгнул, и видит перекошенное лицо и огромные светло-желтые глаза.
Движение к цели идет, идет! Глава метаний.
Глава 9
Тропа подводит к подножию холма, поросшего камнями и темной зеленью, и раздваивается, одним пестрым язычком взлетая вверх и петляя между островками кустарников, а вторым стекая в серо-зеленую пузырящуюся равнину. Ремус поворачивает налево, по привычке скользнув взглядом по дубовому стволу, чернеющему поодаль. Дуб подпалила гроза восемь, десять или все пятнадцать лет назад - уж точно раньше, чем ремусова хижина выросла в складках равнины, и обугленный остов в опушении альпийского горца он видит всякий раз, как возвращается из дикого леса выше по тропе.
Полдень остается позади, и солнце начинает припекать. Ремус расстегивает две верхние пуговицы на плаще и вдыхает полной грудью. Пахнет сухой землей и камнями. Ветер брызжет запахом ручья, из складок плаща тянет лавандой. Ремус сует ладонь в карман, нащупывает влажные соцветия. "Июльское солнце за три дня выжмет из них воду, - думается неспешно, - и останется только растолочь".
Потемневшая от влаги и времени сумка раскачивается, перекинутая через плечо. Ремус выдыхает со спокойным наслаждением; на ум приходит мелодия, и он напевает, не вдумываясь и не вспоминая, откуда помнит эти ноты. Вероятнее всего, нашептаны маггловским радио, но может, вытянуты из давности, которую Ремус старается не вспоминать.
Старался. До недавнего времени, пока не получил приглашение столкнуться с прошлым лицом к лицу.
Затерянная в глуши хижина, полдюжины туристов в год, вежливые короткие письма с простенькими заказами, дикие и растущие у самого порога травы, всклокоченные совы, днями не остывающий котел... Все это скоро останется позади. Листы со списком ингредиентов уступят место свиткам с родительскими посланиями, "мистер Люпин" станет "профессором", а одиночество будет положено ему не более трех дней в месяц. Легкие щиты, чары против боггартов, обманки против болотных жителей, разноцветные шарфы, опоздания, возня с баллами и домашними заданиями - вот что ждет впереди.
Ремус невесело улыбается, подтягивая кожаную лямку.
А ведь он не соглашался, цеплялся за свое уединение, за выстланную заколдованным мхом крышу хижины, за три десятка защитных заклинаний с диаметром в шесть миль, за нечастые, но постоянные заказы на несложные зелья и за жалкий доход... Цеплялся, пока Альбус не положил перед ним контракт с откровенно подделанной подписью Ремуса Джона Люпина и не напомнил, что год начинается первого сентября и что преподавателю, по традиции, следует появиться на праздничном ужине.
...мелодия перекатывается в горле множеством щекочущих шариков, солнце ныряет за ворот плаща. Ремус думает снять плащ, тянется к пуговицам, но по взмокшей спине вдруг словно ледяной вихрь взлетает. Волосы на затылке становятся дыбом, мощный импульс подкидывает и разворачивает тело - и рука сама вскидывает палочку.
Красный луч разрезает теплый воздух, и что-то огромное тяжело падает на землю, поднимая пыль. Ремус шагает вперед, не опуская палочку. Проснувшиеся инстинкты и натренированные реакции не дают даже выдохнуть. Второй взмах выпускает крепкие веревки, и лишь когда они оплетают неподвижное собачье тело, Ремус рывками выплевывает воздух.
Пыль оседает. Как во сне, Ремус опускается на корточки, колени скрипят, сумка сползает с плеча. Собачья грудь надувается и сдувается, вываленный наружу язык подрагивает.
*
"Семь рубленых кореньев иссопа лекарственного, толченые чешуйки желтого ящера - от трех до пяти штук в зависимости от желаемой консистенции зелья..."
"Модификация рецептуры на странице 47, см. рекомендации. Модификация была осуществлена анонимным зельеваром в 1922 году. Преимущество модифицированого зелья неоспоримо, однако курс элементарного зельеварения вынужден иметь дело с упрощенной версией..."
Учебник по зельеварению Гарри листает не от скуки - стал бы он! - а чтобы отвлечься хоть немного.
"Когти равнинных нюхлеров, семь помешиваний по часовой, два против, капля настойки олеандра - постепенное разжижение, цвет зелья в идеале варьирует от светло-зеленого до тиноподобного..."
Это не сильно, но отвлекает от горьких, острых, как те самые щепки нюхлеровых когтей, мыслей о Бродяге и его "лисице".
Ну вот, опять. В памяти проносится вереница чужих воспоминаний, вспыхивают молодые молочные лица, руки с засученными рукавами плещутся, то цепляют чужие шарфы, то ловят промеж крыльев золотистый мячик и снова подкидывают в воздух.
В этих вихрях ярче всего - золотой снитч и огненные волосы Лили Эванс.
Бродяга лучше всего помнит любимую игрушку лучшего друга и солнце в рыжих косах.
Гарри прикусывает губу, морщится, содрав кожицу, и закрывает учебник.
В доме тихо, только слышно, как гуляет по комнатам заколдованная метелка и возится где-то Короста, взволнованно попискивая. Кроме самого Гарри, в доме сейчас только Перси и близнецы. Перси готовится к выпускным экзаменам и, по словам Рона, вылезает из вороха книжек только на рассвете и после захода солнца, а близнецы над чем-то корпят в своей комнате уже несколько часов, не отпирая дверь даже матери. Остальных миссис Уизли нагрузила делами. Джинни пошла опрыскивать капусту от слизней и мушиных личинок, Рон отправился помогать отцу с ловушками для гномов: волшебные сети, если их правильно установить, схлопывались, стоило гному сунуться к морковной грядке, и выкидывали негодника за ограду.
Рон, конечно, звал Гарри с собой, но Гарри, покосившись на миссис Уизли и откашлявшись, сослался на дурное самочувствие и сказал, что присоединится позже, если ему станет лучше. Рон, конечно, только глаза закатил и съехидничал: "Ага, плохо ему, то-то бредит все утро", но миссис Уизли заохала и велела Гарри отдохнуть, непременно съесть пару тарелок супа и набраться сил.
- Гарри пережил сильное потрясение! - отрезала она.
Гарри подтвердил очень серьезно и без малейших угрызений совести:
- Очень сильное, мэм.
...теперь наедине с самим собой он может хорошенько поразмыслить над произошедшим. Начиная с того момента, когда он впервые услышал чужой голос, дышащий в затылок.
Ведь мог же он спятить? Гарри сглатывает и принимается грызть ноготь, щурясь на солнечные блики на потолке. Ну, он много раз считал себя чокнутым, не так ли? Когда пускал ложки и вилки летать по кухне, когда, не шелохнувшись, переворачивал детский горшок Дадли, когда замирал над шумящим, как улей, инкубатором со змеиными яйцами на уроке естествознания... Когда слышал шепот из хогвартских стен. Но ни в одном из этих случаев сумасшествием и не пахло! Ложки взлетали, если Дадли получал посыпанный пудрой яблочный кекс, а Гарри - несладкую, недоваренную овсянку, горшок был только ответной гадостью, а змеи - ну, тут и говорить нечего. Да и Бродяга - он ведь реален! И по новостям его показывают, и "Пророк" о нем пишет: то с первых полос скалится дикое лицо - брр, ну и жуть, кстати говоря! неужто Бродяга и правда такой? - то на второй странице короткое "преступника ищут"...
Да и тогда с собаками! Разве не спас Бродяга Гарри? Разве Бродяга - плохой?
Перевернувшись на живот, Гарри подтягивает под себя подушку и стискивает ее руками. Как вышло, что Бродяга появился у него в голове? Разве магия способна на такое?.. Да кто ее знает, черт! Полеты через камин, зеленое пламя, которое не жжет, квиддич, дикие бладжеры, гиппогрифы, призраки, кричащие письма - да чего только нет в волшебном мире.
Но если у кого-то спросить? Сам Бродяга говорит, он ничего такого не встречал прежде, "Мерлин его разбери, что за чушь", и что сейчас о происхождении связи рассуждать ему недосуг. Но Гарри точно не знает, насколько Бродяга умный, правда? И даже не знает, что Бродяга ему не соврал: может, сам эту штуку наколдовал и притворяется?
Гарри тихонько вздыхает. Так кто может ответить? Он мысленно отметает миссис Уизли - да она его точно за больного посчитает, "сильное потрясение", тьфу... Мистер Уизли? Нет, расскажет миссис Уизли.
Гермиона? Точно! Гарри вскакивает и хватает со стола чистый свиток пергамента и полинявшее перо, но останавливается, зажав в кулаке чернильницу. Гермиона наверняка читает газеты и все знает о Сириусе Блэке. Вдруг догадается, почему Гарри интересуется магической связью? Хватило же ей ума догадаться про василиска в трубах!
Ему вспоминается ворчание Рона, "да он же убийца!", "да ты спятил" - не стоит и надеяться, что Гермиона отреагирует иначе. Она, в конце концов, девчонка и до смерти боится преступников. Нет уж, писать Гермионе он не станет, лучше дождаться школы.
Дамблдор?
По спине пробегает холодок. Бродяга не хотел, чтобы Гарри пересекался с директором, и настаивал: молчи пока, пока не разобрались, что к чему, молчи! Гарри пытался расспрашивать, но Бродяге не хватало ни сил, ни терпения на долгие объяснения, а в слишком медленном, тяжелом его дыхании Гарри чувствовал молчаливую враждебность - словно пес ворчит, оскалившись.
Гарри вздыхает и с сожалением откладывает и мысли о холодной голубизне, что плещется в директорских глазах, и мысли о тайнах Бродяги, которые заставляют его скрежетать зубами и срываться в ответ на невинные замечания. Гарри уже знает, например, что не стоит упоминать Питера, человека, чье лицо в воспоминаниях Бродяги словно затерто, как чернильная закорючка в тетрадке... Но черт с ним, суть проста - к директору с вопросом о том, как два волшебника могут быть связаны, не сунешься.
Мысль приходит внезапно. Хагрид! Хагрид - друг, ему можно доверять, он сохранит секрет... Нет, выкладывать все как есть не стоит, но если попросить молчать, Хагрид будет нем как мертвец!
"Привет, Хагрид, - начинает Гарри и, задумавшись, сажает кляксу. Ерунда. - Как поживаешь? Как Клык? Наверное, вырос за лето и стал еще огромнее? - вежливые слова он выцарапывает спешно, чуть не ломая перо. - У меня есть вопрос, Хагрид, только сначала поклянись, что никому не скажешь, о чем я спрашивал! Потому что... - О, ну и почему же? - Это очень глупый вопрос, но я не знаю, у кого еще спросить. Не хочу, чтобы надо мной смеялись.
Хагрид, бывает ли так, что волшебник, который еще учится в школе, слышит в своей голове голос человека, который находится очень далеко? Могут ли они общаться?
Понимаешь... - Ложь льется легко и на удивление приятно: - Дурсли запретили мне пользоваться телефоном - это такая штука, которая позволяет двум людям говорить через расстояние, как кричащие письма, только по-настоящему, в один момент, и с помощью электричества. Магглы иногда очень изобретательны, правда? И теперь я не могу даже позвонить Рону или Гермионе... У Рона тоже есть телефон, представляешь? Думаю, это новая игрушка его отца. А я бы хотел, чтобы на каникулах можно было не только киснуть с Дурслями, но и поговорить с друзьями. И я подумал, может, это возможно как-то с помощью магии - как будто телефон в твоей голове? Возможно ли это, как думаешь?
И помни, что ты поклялся!
С надеждой на скорый ответ,
Гарри.
Передавай привет Клыку".
Букля ухает и шумно разминает крылья, пока Гарри привязывает письмо. Интересно, как долго письму лететь из Норы до Хогвартса? Теплый порыв ветра из открытого окна, взмах крыльев - и Букля сливается с потоком солнечного света. Гарри щурит глаза и фыркает. Как хорошо, что он додумался рассказать Хагриду про телефон!
Гарри стоит у окна - и вдруг охает, ощутив знакомое щекотание в затылке. Словно ветерок скользнул - там, внутри. А если прикрыть глаза...
Гарри не знает, чувствует ли его Бродяга - связь ощущается тонкой-тонкой нитью, паучьей, неокрепшей - но перед глазами маячит светлый древесный потолок, неотесанные балки, белые лужи... Лужи - это не на потолке, это в глазах. Легким покалыванием - чужое чувство, словно ремни сжимают лодыжки и запястья, и поперек тела... Взглянуть налево чужими глазами - кружится голова - журнальный столик, стопка газет в чайных круглых пятнах...
И чей-то силуэт.
Гарри чувствует, как пульсируют белые лужицы. У Бродяги сильно, горячо заходится сердце.
*
- Здравствуй.
Голос над самым ухом. Тень исчезает, мазнув плащом по полу. Перемещается назад, приседает. Скрипят половицы, шершаво елозят по ним подошвы.
Сириус слышит дыхание, ровное и сытое, как у хищника, перекусившего позвоночник мелкого зверька - не в шее, а в спине. Не мгновенная, но отсроченная смерть. Можно положить лапу на вздувшийся, ходуном ходящий живот, подцепить когтем слипшуюся шерстку. Как хозяин. Собачье тело знает эту радость - нагнать, клацнуть зубами, навалиться грудью, а хвост дрыгается, из пасти лезет скулеж вместе с рычанием... Но знает и покорность жертвы, знает, что придавившая тебя до хруста костей хищная сила - это смерть, и неподчинение ей - смерть.
Сириус помнит, каково это - уступать в звериной схватке тому, кто сильнее, помнит, что это единственно верный выход, потому что не отступить значит ходить потом несколько недель с расцарапанным животом... или, если совсем зарвешься, получить попорченную волчьим ядом кровь.
...дыхание у человека опасно гладкое, и Сириус не шевелится с полминуты, отчасти повинуясь инстинкту не рыпаться в лапах сильного, отчасти не зная попросту, о каком "рыпаться" может идти речь.
Он сотни миль петлял меж магических поселений, пока не оказался в дикой глуши. Он и здесь-то намеревался лишь переждать шум и отъесться окунями и землеройками, но словил магический след и рискнул, идиот, попытать счастье. И нарвался на единственного человека, у которого достанет резонов прикончить его на месте...
Ну, или не на месте. Лунатик всегда слишком много думал.
У Сириуса вырывается смешок, затем второй. Потолок пляшет перед глазами, пляшет и пыль в солнечных лучах, и пульсирующие то светлым, то темным пятна - все его тело содрогается от смеха. Тугие веревки врезаются в живот и через дыры в рубашке царапают грудь.
Что-то прохладное касается горла. Надавливает.
- Прекрати это. Ты не сумасшедший.
Сириус ухмыляется в потолок.
- Откуда тебе знать?
- Ты сумел сбежать. И до сих пор не попался, несмотря на то, что на уши подняты две трети авроров. Безумцам подчас везет, но такое количество везения высшие силы не дают взаймы, Сириус.
Ремус говорит мягко и отстраненно, словно его оторвали нелепым вопросом от важной книжки, но не почувствовать жадность, с которой впиваются невидимые сейчас желтые глаза в связанное тело, просто невозможно. Сириус пытается запрокинуть голову, но мышцы слишком устали для хитрых вывертов, а просто так сидящего сзади не разглядеть.
- Твоя правда, - говорит он. - Удача поимела нас всех.
Ремус опускает палочку. Там, куда мгновение назад упирался ее кончик, неприятно пульсирует. Слышится глухой щелчок - это Ремус поднимается на ноги, и хрустят его колени - и шаги. Сириус поворачивает голову на звук и с такой же нелепой жадностью схватывает взглядом фигуру Ремуса, всю целиком, от пыльных носков ботинок до встрепанной макушки.
Теперь его очередь разглядывать сутулую спину, заплаты, пустые стены и понимать, что прошедшие двенадцать лет выдались отнюдь не счастливыми. Ремус стоит, отвернувшись к стене, но Сириусу и не нужно видеть его лицо, чтобы угадать старую щетину и погустевшую синеву под глазами.
Сириус обводит взглядом комнату, пытаясь найти хоть один намек на неодиночество. Пятна в глазах тускнеют, а голые стены выступают все четче: ни картин, ни рамок с фотографиями, ни даже книжных полок, только в дальнем углу висит под потолком связка травы. Горчичные занавески, чистое стекло, чашка на подоконнике - одна.
Сириус облизывает губы. Смешно. Смешно было думать, что Рем повоет год-другой и устроится как человек. Заведет семью, народит младенцев - ха! Следовало ожидать, что волчья шкура подожмет хвост и укроется в норе.
Как умирающий зверь.
- Я не думал, что ты появишься, - говорит Ремус, оборачиваясь. - Как минимум неблагоразумно с твоей стороны, Сириус... Авроры оказались прозорливее: предполагали, что ты объявишься в этих краях. Настоятельно советовали усилить защиту... Разумеется, после того, как дважды меня допросили. - Короткая улыбка, взгляд глаза в глаза. - Сам понимаешь, я был одним из первых подозреваемых в пособничестве.
В самом деле?
- Недальновидные кретины. Никогда не умели делать свою работу.
Ремус, конечно, не понимает двусмысленности. Ремус считает его чертовым психопатом, подорвавшем половину квартала, приспешником маньяка, охочего до мирового господства... Убийцей десятка магглов, Лили, Джеймса и гаденыша Петтигрю. Откуда Ремусу знать, что судьи Визенгамота изрекли "виновен", не вставая с постели. Откуда ему знать, что Аврорат всем составом плюнул на его дело и притоптал плевок ботинком. Откуда.
Сириус с усилием моргает и ловит себя на том, что зубы у него сцеплены, как у припадочного пса. Нет уж, дыши, Бродяга, дыши, плевать на веревки.
- Проверяли всех живых, кто был связан с Орденом. И последователей Сам-знаешь-кого. Рассчитывали по одному из направлений обнаружить зацепку. Так и не решили, кто помогал тебе, Сириус. Те, кого ты предал, или те, ради кого.
Ремус подходит ближе, и теперь можно разглядеть уставшее суровое лицо. Верно угадал: желтизна, складки у глаз, щетина...
Ремус вздрагивает и, словно опомнившись, спрашивает:
- Так кто помог тебе сбежать?
Сириус спрашивает в ответ:
- Так ты связался с аврорами?
Ремус качает головой. Хм?
- Почему? Почему, Рем? Не прельщает награда за голову убийцы? - Насмешливость выходит жалкой, когда лежишь на полу, стреноженный, как дикая лошадь, и даже не можешь вдохнуть как следует. Ребра и без того скрипят. Но не посмеяться Сириус не может, само собой выходит - не плюнуть, но наметить плевок в лицо тому, кто не пытался вытащить его из ямы, полной дерьма и дерьмовых авроров.
Это, конечно, несправедливо - ты столько раз, Бродяга, упрекал себя за эти мысли, ты давно знаешь, что винить не за что - ты сам подозревал их всех.
Всех, кроме Петтигрю. Все подозревали всех, кроме Петтигрю, черт побери. Паршивец провел вас всех.
Ремус снова опускается на корточки.
- Авроры уложили бы тебя тройкой оглушающих и решили, что небезопасно приводить тебя в сознание раньше, чем ты окажешься в стенах Азкабана. А у меня есть... свой интерес. В конце концов, Сириус, у меня есть вопросы.
Это, в самом деле, смешно. Спустя двенадцать лет у них появились вопросы! Спустя двенадцать лет его захотели выслушать! Всего дюжина раз по дюжине месяцев! Когда его до печенок пропитал азкабанский смрад, когда собачье тело стало сильнее человеческого, когда десять лет минуло с тех пор, как ему снился последний сон...
Кто-то жаждет разговора.
- Надо же, какая удача, Рем. Мне, ты не поверишь, есть что сказать.
(продолжение в следующей записи)