[novoegnezdyshko]

Фрай дожевывает мой мозг, а я складирую тут все, что написалось до сих пор.

Кенлех

Кенлех совсем не ведьма, но когда муж ворочается в постели и шипит, не просыпаясь, и лицо у него жуткое и перекошенное, колдовство само рождается где-то под ключицами.
Колдовство скребется под кожей – невыносимая щекотка. Ничуть не весело.
Кенлех не знает, что нужно делать с магией, когда она приходит к тебе и вьет гнездо вокруг сердца, не знает нужных слов, не слагает заклинания так же легко, как птица – свои песни, но магия шепчет, что любые слова – заклинают, когда черпаешь их из-под сердца и не силой толкаешь из уст, а льешь, точно топленый мед.
Кенлех кладет ему руку на лоб – свою, но чужую, и шепчет свои, но чужие слова.
– Мой маленький, мой славный, тише, тише, иди ко мне – не нужно плохих снов…
«Мой», «мой», «мой» – она не отдаст его никому, она впервые так настойчиво тянет к себе человека, живого и настоящего, и ей стыдно – как он, такой сильный, большой и пестрый, как диковинная птица, может быть «её»!..
Магия смеется и сморит большими желтыми глазами: твой, твой, девочка, бери.
Муж улыбается во сне, а у Кенлех горит лицо и много, много сил.

Макс, Шурф; через некоторое время после исчезновения Теххи

– Макс, – Шурф деликатно отодвинул от меня чашку с остывшей камрой, – меня беспокоит твое состояние. Сочетание сумерек и легкого ветра не кажется мне достаточно мощным фактором, чтобы ввести тебя в некое подобие транса.
– Да? – флегматично промямлил я. – Не волнуйся, сэр Шурф. Со мной все хорошо.
Признаться, на данный момент меня настолько увлекало созерцание радужных бликов на боку стеклянной вазы с чем-то наподобие гигантских сочно-синих одуванчиков, что мне с трудом удалось понять, о чем толкует мой неугомонный приятель. Его пресноватая речь густела раньше, чем дотекала до моих ушей.
Тяжелая ладонь в перчатке легла мне на плечо.
Я лениво зашевелился, чувствуя, как этот негодяй вытягивает из меня приятное густое спокойствие. Несчастная ваза утратила прелесть, но и мне стало так хреново, что я чудом не взвыл. Шурф тут же выпустил мое плечо.
– Я предположил бы, что тебя околдовали, – мягко произнес он, – но ты, вероятнее всего, сотворил это с собой сам.
– Неосторожно с моей стороны, да? – усмехнуться не вышло. Дурацкий ветер умудрился качественно сбить меня с ног. Я вздохнул. – Не бери в голову, серьезно. Пару минут назад я поклясться мог, что ветер – вовсе не ветер, и умудрился в это поверить.
Шурф кивнул и сдержанно заметил:
– Освобождаться от собственных наваждений бывает довольно болезненно.
Разумеется, он прекрасно понял, о чем я толкую. Излишней гениальности для этого не требовалось. Шурфу хватило одного пристального взгляда, а вот шеф наверняка не побрезговал бы покопаться в моей захламленной черепушке – так, на всякий случай…
Я от души помотал головой.
– Болезненно – не то слово, Шурф. Давай, если мне снова ни с того ни с сего приспичит смотаться в транс, ты просто дашь мне по морде?
– Хорошо, Макс, – невозмутимо кивнул он, – если ты считаешь, что это необходимо.
Но я поклясться мог, что уголком рта он все-таки улыбнулся!..
Я перевел дыхание и ткнул пальцем в синие почти-что-одуванчики.
– На моей родине растет что-то похожее. По осени они покрываются пухом – если весь его сдуешь за один раз, исполнится твое желание. Такая примета.
– Действительно исполнится?
– Не знаю, – пожал я плечами и, подумав, спрятал руку под столом и попытался представить дымчатый от одуванчиков газон. – Мне ни разу не удавалось сдуть последние пушинки – они, как назло, крепко держатся…
А вот могучим легким сэра Шурфа под силу и не такое, и я всерьез намеревался вручить ему хоть один цветок, напитавшийся солнцем моего мира – или не моего, если в моем одуванчики не зацвели вовсе или пестреют желтизной. В каком-нибудь мире они точно есть – рука моя, по крайней мере, уже коснулась колючего пуха.

Теххи, Джуффин

Когда ты – чуть гуще и чуть теплее воздуха, но лишь чуть, тебя не поймать. Ты – невидимый пар в лицо или солнечный блик на мокром асфальте – всем кажешься, но никто не скажет: «живая».
Когда ты – чуть гуще и чуть теплее воздуха, ты не ждешь, что тебя схватят за волосы, как кошку за загривок, и велят: стой, живая.
– Тихо, тихо, девочка. Сейчас отпущу, а ты не исчезай – и так еле вижу.
– Джуффин! – Под ноги бросается мостовая – сырая, не остывшая после заката. Теххи топчется по камням с наслаждением. – Как вы меня словили? – смеется. – И к земле притянули. А могли бы со мной полетать – не поверю, что постарели и ленитесь.
Джуффин ухмыляется и гладит ее по волосам – не ласка, просто изучает: вблизи такой фокус видит впервые. Живое, мыслящее наваждение. Теххи сама-то от себя в восторге.
Поймал, конечно, не за этим – поймал на пороге дома, который она почуяла раньше, чем узнала. Теххи протягивает руку и гладит мохнатую стену. К ладони прилипает запах лесной тропинки.
– Вы не хотите, чтобы я к нему ходила.
– Не хочу, – Джуффин не таится. – Очень не хочу, даже так.
– Тогда я не пойду.
Теххи не жаль. Когда ты почти той же температуры, что и воздух, удержать внутри себя сожаление тяжело, ведь оно – самую чуточку воздуха холодней и похоже на сквозняк. Горе, если придется толковать о том живому, но она не ради каждого станет искать те самые слова, которые он съест и облизнется, а не проглотит просто так.
Джуффину то ли не любопытно вовсе, то ли момент кажется ему неподходящим, но он ни о чем не спрашивает. А Теххи легче легкого поведать ему, каково это – быть свободным наваждением. Одно удовольствие – сыпать на кого-то вроде полную нелепицу и знать, что он поймет.
…запах лесной сырости тает, мостовая не шершавит босые ноги.
– Ну вот, меня снова практически нет. Хотя если вы еще раз оттаскаете меня за волосы, то я, конечно, вернусь.
Джуффин щурится, пытаясь разглядеть ее, но она уже прозрачнее дыма. Теххи кружит – когда ты сродни воздуху, на месте не удержишься.
– Так будет лучше. – Джуффин бросает идею ухватить ее взглядом и говорит, задумчиво глядя куда-то в сторону. – Пусть пройдет немного времени.
– Пусть. Я вам верю – вы ведь тоже хотите, чтобы он был счастлив.
– Насколько это возможно, – неопределенно кивает он.
Сквозняк холодит несуществующее сердце.
Теххи не отвечает. Дает воздуху стать плотнее нее – уходит.

Макс, Мелифаро

…тащит под мышкой ополовиненную колу и хрустит осыпанной кунжутом булкой, умудряясь жадно таращиться по сторонам и в упор не замечать красных вспышек. «Я только что понял: мне жизненно необходимо вон в тот переулок, сейчас же!.. А, что, опять?.. Точно – снова этот красный человечек. Да не впивайся ты в меня, стою и жду, как послушный мальчик».
Светофоры сигналят ему подолгу, на горе водителям и пешеходам, но мы платим по тройному тарифу. Развлекаем горожан петушиными тряпками – парочка клоунов в съехавших набекрень тюрбанах – и сквозняком носимся по улицам. Город и так недурно проветривают, местные маги явно не лентяи, но такой мощи вихрь, как наш, миру в новинку.
Мелифаро подметает тротуар полами канареечной скабы – ветер слизывает цвет, как глазурь с мороженого. Фонари искрят.

– Ого-о, громадина какая! Это что?
– Башня, не видишь?
– Чудовище, – он делает зверское лицо и тычет мне пальцем под ребра, – не будешь просвещать меня тут как миленький – заколдую вон того парня в шляпе и заставлю водить меня по этому славному городу!
– А мне потом шеф голову откусит, – ворчу, – ну уж нет. Пошли, горе мое, покажу тебе вокзалы. И поезда… И отправлю куда-нибудь плацкартом.
– Куда?
Бедняга приходит в явный восторг, и я тут же отметаю эту неплохую идею.

…вдаль гудящему поезду он смотрит задумчиво и так же жадно, а потом обрушивается на перрон полами уже бледно-желтого лоохи, садится по-турецки и деловито откручивает крышку от колы.
– Знаешь что, сэр Макс? Не любится у тебя с этим местом – ну и пусть. Скажи ему, что я буду любить его за тебя.
Подсаживаюсь к нему спиной и закуриваю – у меня теперь имеется месячный запас сигарет и пижонская блестящая зажигалка.
– А самому сказать – переутомишься?
– А он меня не слышит. – Мелифаро беспечно пожимает плечами. – Шумно тут у вас. Горлопанов хватает – вопят кому что вздумается, а миру хоть уши зажимай, бедняжке. Но тебя попробуй не услышь – ты, считай, у мира на плече сидишь да ножками болтаешь, да в самое ухо ему нашептываешь всякие мерзости.
– Ну, раз так, шепну бедняжке ещё одну мерзость, скажу, что от тебя, – милостиво соглашаюсь.
Мелифаро бодается макушкой и счастливо ржет.
Мир пьет его смех, сладко причмокивая.

радостный Макс про Хуфа, стишок

Хуф, лизни меня в нос, дружочек!
В каждом мире полно собак,
Правда, это прекрасно?
Боже,
Я счастливый такой дурак,
Что сейчас натворю Чего-то,
А хозяин твой скажет: «Макс!
Это прелесть всё как занятно,
Но какого же хрена, Макс?»
Он смеяться, конечно, будет и не скажет: «Тебе - урок!»,
Только «вот же счастливый дурень!»
Хуф, лизни меня в нос, дружок!

Летти Туотли, Джуффин, по ролевой

– Ай-ай-ай!
Сидеть под столом – замечательно, а под «тем самым» столом в «том самом» кабинете – и вовсе восхитительно, а вот «ай-ай-ай» – совсем не прекрасно, и чьи-то ноги в меховых сапожках, счастливо топающие к столу, – тоже.
Летти скрипнула зубами от досады. Пришла – никого не было, только желтоглазый прожорливый птиц, орех впихнул в клюв – и твори что угодно. И надо же теперь так попасться! Да ещё кому – пресловутому начальнику сыска. Тьфу ты.
И какого менкала здесь так пыльно?
И почему начальник одет как портовый нищий, в серое до тошноты тряпье? Гадость какая.

– Дорогое бледное тряпье, девочка! – торжественно объявил вошедший и присел на корточки, хитро улыбаясь. – Что творишь – не спрашиваю, но под столом-то чего? Еще и пятки торчат.
– А я вам не гений конспирации, – вежливо ответила Летти, подбирая под себя ноги; макушка уперлась в столешницу. – Вылезти можно или изволите скушать?
– Не изволю, только что пообедал. А сэр Кофа через час-полтора придет, если тебе интересно.
– Да знаю я. – Летти почесала нос: тьфу, дурацкая пыль! – и деловито осведомилась: – Не выгоните, что ли?
– Неа. – Так широко даже она не умеет улыбаться, ишь, талантливый какой. – Безобразничай на здоровье, святое дело.
– И не сдадите?
Пузырек наскоро припрятан под полу лоохи – приличного красного цвета, между прочим! –а шесть капель, которые она успела вылить, сами спрятались ей за спину, умницы такие. Но раз уж начальник не брызжет слюной и не топает ногами, чего таиться. Летти шустро отвинтила крышечку и отсчитала ещё пяток капель. Хитро оглянулась:
– Обещаете?
Сэр Джуффин, этот таинственный прохвост, ухмыльнулся совсем уж неприлично и зачем-то постучал себе по носу. Встал – и снова только меховые сапожки перед глазами да «дорогое серое тряпье».
Тьфу, пыль поднял.
– Беда у нас с младшими служащими, – горестно сообщил он, – то один, то другой норовит оказаться каким-нибудь нехорошим вредным магом и нагадить нам тут. Давеча вот сэр Кофа так осерчал, что взашей всех выгнал. Мучаемся теперь, чихаем.
То-то он в соучастники напрашивается – невесело, поди, в пылище сидеть. Маги ещё – великие.
Летти тихо нашептывала простенькое заклинание – интересно, заметит сэр Джуффин, что оно зашкаливает самую малость за допустимую ступень? Перламутровые капельки выстроились в «черепаху» и промаршировали вверх по ножке кресла. Сейчас пропитают – и не заметит сэр Кофа ничего. И сидеть ему тут до вечера, не вставая. Или до утра, но тогда надо еще одно заклинание, а за него сэр Джуффин уши надерет раньше, чем она подумает нужное слово.
– Надеру-надеру, еще как, – весело отозвался он. Ого, и правда мысли читает! – А лучше леди Кекки тебя вручу. Такой вот я злодей.
– А может, вы сами это заклинание прочитаете? – Летти вынырнула из-под стола и похлопала себя по коленкам – грязи-ища. – А я вам за это пол помою. И пыль вытру тряпочкой.
– А может, и прочитаю. Но сэру Кофе скажу, что это ты. – Он скорчил рожу ябедника, и Летти не выдержала – хихикнула. Джуффин довольно оскалился. – Ну а скажи-ка, чем тебя прогневил наш Кофа?
Летти искренне пожала плечами.
– Скучно просто. А Кекки звереет, когда я пытаюсь его достать. Хоть повеселее.
– Скучно, говоришь? – Лицо его приняло задумчивое выражение. – А ну-ка читай свое заклинание. Читай-читай. Я слежу, не бойся.
– Можно? – Фу, вытаращилась на него, как последняя идиотка, но кто ж знал, что он вот так возьмет и… – Правда можно?
– Давай уж. Но пол все равно помоешь – чтоб жизнь медом не казалась.
Летти заулыбалась до того, что скулы свело.
Ну все, сэр Кофа, сидеть вам в своем кресле обожаемом до утра.
А то и дольше.